Сергей Попов

СТРАШНО СКАЗАТЬ

 

* * *
Водяная взвесь, ледяная грязь,
в заоконном обмороке двоясь,
вызревая там, западает здесь,
зажигает заморозки внутри,
чтоб цвели ноябрьские фонари,
облекая в олово пламень весь.

Волоокий бог обращает в мох
всё, что всуе воспламенить не смог,
и заиндевелый его ковёр
выстилает прежнее на ура,
где блажит, безвылазно зол и квёл,
обладатель зрения во вчера.

Заводной, замшелый, в полубреду,
к обороне, равно как и к труду
до тоски под ложечкой не готов
средь изжитых подвигов и трудов.

В этот долгий волчесобачий час
первородный лёд состоит из фраз
о продрогшем боге, немом огне,
о берлоге, выстуженной извне,
о летейском олове нутряном,
где частил безбашенный метроном.

* * *
Дурной мотор хрипит и воет,
соляркой харкает, сбоит.
Но если нас в кабине двое –
на том и свет оплечь стоит.

Осклизлой осени подарки –
одни бараки вдоль реки.
Но взгляд простуженной товарки
победен хвори вопреки.

По обе стороны – до неба
одна горелая стерня.
Но неминуема потреба
полёта прочь на склоне дня.

Чернеют баки и комбайны,
колхозом брошенные встарь.
Как ни крути – необычайны
края, где гибнет инвентарь.

Поёт и ноет колымага.
Фырчит и чванится движок.
Он в перебежках до сельмага
не всё горючее дожёг.

И помогает папироска
в кривой усмешке угадать
и блёстки стёршегося лоска,
и близкой ночи благодать.

Ежесезонной разнарядки
позднезастойные круги
перемещают сердце в пятки
ступившим жить не с той ноги.

Но что им пепельные пятна
по весям прежних лет и зим,
когда становится понятно,
что не закончится бензин.

* * *
Время идёт по верхам и вбок.
Кроны ревут навзрыд.
Всё образуется, видит бог,
с пением аонид,
с опровержением немоты,
с опереженьем тьмы.
Прикорневые дрожат кроты,
трудят свои умы.
Что за умение – вкривь да вкось –
а по-иному – нет?
Всё, что горит, оторви да брось
в жерло ушедших лет.
Там, где подземный гудит костёр
и от слезы рябит,
страх меж кореньями распростёр
нити своих орбит.
Что за несносный на небе рёв?
Кто это, озверев,
выполнил временем до краёв
всю высоту дерев?
И притаясь в языках огня,
уничтожал дотла?
И кривизну что казну храня,
правил свои дела?
«Всё образуется, – говорил,
точно слепец какой. –
Слову не надобно стрел и крыл,
лишь до поры – покой.
Речь – это лава, а не слова –
в том она вся и есть –
хоть на разрыв голосит листва,
хоть выгорает шерсть».
* * *
День на день не приходится больше.
Ночь за ночью не спится сполна.
Переводчица родом из Польши.
Пикировка на все времена.

Речи про посполитские войны.
Плечи шляхетской лепки вблизи.
Пани Мнительность, будьте спокойны –
всё с контекстом у нас на мази.

Этой книги сквозная интрига,
точно бранного поля трава –
по краям чужеземного ига
без разбору бушуют слова.

И под утро – не конны, а пеши –
стынут тени на стенах времён.
Из издательства злые депеши
добираются в дальний район.

Но покуда запястье гордячки
цепенеет в кацапской горсти,
ни в цветочной, ни в белой горячке
и дыханья не перевести.

* * *
Бусины пота на шее горят –
неженка входит во вкус.
Жизнь – это мёртвый кагоровый яд,
рваная нитка от бус.

Бешеный шёпот за совесть и страх:
ну же – ещё и ещё!..
Не отдышаться на первых порах,
но навсегда горячо.

Так, что несчастный дарёный тюльпан
из магазина «Цветы»
на простыню как подкошенный пал
с бог весть какой высоты.

Смерть – это талый фруктовый десерт
после того, что стряслось
с крайней из ряда чумных непосед,
вкривь норовящих и вкось.

Это – до зеркала, наискосок –
бусы составить с утра.
Ноет под ложечкой, точит висок –
определяться пора.

Белый, лиловый, потом золотой –
так оно было ли до?
Подлое качество, полный отстой.
Может, остатки со льдом?

Про позолоту – не верь никому –
лишь на живую нижи
солнечный обморок, потную тьму,
ужас рассветной межи.

* * *
закатывать ясные глупо
а если вослед посмотреть
то позднеосенняя лупа
масштаб увеличит на треть

а может быть даже и вдвое
а может и вовсе в разы
чтоб молча брала за живое
волшебная линза слезы

и прянет шершавая сырость
вовсю разрастаться оплечь
чтоб данная в детстве на вырост
равнялась молчанию речь
и после последнего слова
по кронам сочился свинец
и всё обозренье былого
вело к слепоте под конец

и где там листва где коренья
у зрения спрашивать зря
небесных дерев оперенье
редеет в конце октября

как в сумерках около школы
где слишком слаба бирюза
но мнят что провидят глаголы
воздетые к небу глаза



 

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива