СЕРГЕЙ ЧЕРНОЛЕВ

  

  В ДАЛЁКОМ СЕНТЯБРЕ

 

Есть горожанин на природе.

Он взял неделю за свой счет

И пастерначит в огороде,

И умиротворенья ждет.

Семь дней прилежнее японца

Он созерцает листопад,

И блеск дождя, и бледность солнца,

Застыв с лопатой между гряд.

                Сергей Гандлевский

 

Он дал разъехаться домашним

В том бесшабашном сентябре

И в одиночестве всегдашнем

Стал пастерначить во дворе.

Он  горожанин по природе,

Но жить привык своим трудом.

Все близкие давно в разброде,

Скорей, в разъездах за бугром.

Его туда ничто не манит

С глухого дачного двора.

Весь день шаманит-мандельштамит

Вокруг осеннего костра.

И созерцая бледность солнца,

Давно не ропщет на судьбу.

Страну пузатого японца

Он видел в каменном гробу.

В халате с шелковою кистью

Стоит, смиренный, между гряд.

Шумите, осыпайтесь, листья!

Ополоумей, листопад!

Всё стерпит чистая бумага,

А жизнь тошнее, чем недуг.

Он –  благо гибельного шага,

Но вспомнить это недосуг.

 

ПОСЛЕДНИЙ ИСХОД

1

И стоишь как Гулливер,

персонаж из детской книжки,

Бывший юный пионер,

задыхаясь от одышки.

                Виктор Голков

Я стою как Гулливер,

В изумленье  непрестанном,

И как поезд, например,

Остановленный стоп-краном.

Я стою немолодой,

Без порыва и запала,

Словно памятник литой,

Но пока без пьедестала.

Помню, были времена,

На линейке пионерил,

Повторяя  имена

Те, которым  слепо верил.

И без всяких дураков

Мы стране рапортовали.

 – Будь Голков!

 – Всегда Голков! –

Раздалось в гулком зале.

2

Как будто другой Моисей

связал их веревкой свободы.

Как плевел, изъят из народа,

один я средь Родины Всей.

                      Виктор Голков

Я снова, как плевел, изъят

Из толщи святого народа.

Живу в ожиданье восхода,

Печально гляжу на закат.

 

Куда ты ведешь, Моисей?

Как ты бородат и сусален,

Загадочен, словно Сусанин,

И, видно, не наших кровей.

 

Пускай я смиренный изгой,

Сорняк, обдуваемый ветром.

Мне замысел вещий неведом,

Как, впрочем, и массе людской.

 

Уже сорок лет на беду

В пустыне плутаем, однако.

…Как огненный столп среди мрака,

Я сам Свой Народ поведу.

         

ХЛОПОТУН

 

При татарах и монголах,

и при Сталине опять

самым тошным поп-глаголом

было слово – хлопотать.

                 Глеб Горбовский

Как нагрянули монголы,

Иже с ними хмурый  вождь,

Утвердились поп-глаголы,

Повергающие в дрожь.

 

И при всякой строгой власти –

Не летун и не топтун –

Стал  последствием несчастий

Тошноватый хлопотун.

 

Неказистый, как лимитчик,

Гомонящий невпопад,

Засветился челобитчик

Возле княжеских палат.

 

Прокричал три раза кочет.

Снова – каждый о своём –

Тихо граждане хлопочут,

Упираясь в Стену лбом.

 

Управителям закона

Не до жалостных речей.

Если высечь нет резона,

Значит, выставят взашей.

 

В круговерти неминучей,

Мрачноватый, как горбун,

Да чего же он живучий

Этот бедный хлопотун.

 

ПАНЕГИРИК  КУЗНЕЧИКУ

 

Сегодня на глазах у всех,

как не едавший хлеба сроду,

кузнечик умер – ногами вверх,

лицом кузнечьим к небосводу...

                  Лидия Григорьева

Сегодня мне не до утех.

Слепому промыслу в угоду,

Кузнечик на глазах у всех,

Лицом кузнечьим к небосводу…

 

О, златококрылый идеал,

Наперсник полуночной неги!

Он хлеба крошки не едал,

Одни цветущие побеги.

 

Посланник радужных времён,

Стрекочущий в лугах широких.

Никто не помышлял, что он

В разгар страды откинет ноги.

 

Но речь скорее не о том.

Я возмущалась, чуть не плача…

Сказал на тризне агроном –

Мол, саранче и смерть собачья.

 

ПРОЗЯБАТЕЛИ

 

Воспев зачатья и агонию

И путь меж ними в мироздание,

Поэт рожден прозреть гармонию

В любом и всяком прозябании.

                      Игорь Губерман

Эх, поэтическая братия,

Рожденная прозреть гармонию!

Воспев случайные зачатия,

Вы приближаете агонию.

 

Пора податься в мироздание,

 Пред вами целая галактика.

Но вам по нраву прозябание –

Послеобеденная практика.

 

Как вы наивны в астрономии,

Как впрочем, и в стихосложении...

И можно ли познать гармонию

В таком лежачем положении?

 

Я выскажусь - без назидания –

О молодой несмелой поросли.

 Один итог от прозябания –

Лишь поэтические пролежни...

 

СТРАННОЕ ВЛЕЧЕНИЕ

 

Как объясню себе самой влеченье к терпкости?

Её и летом и зимой – недостаёт.

Возможно, щупленькой была, и как-то вверх расти

Мне фрукт румяный, как и в детстве, не даёт.

                                           Вероника Долина

Влеченье к терпкости, и в ней такая заданность,

Такая тонкость в предвкушение строки.

Я не грешу перед тобой, святая праведность.

Мои стихи – ведь  это средство от тоски.

 

Запретный  плод, такой незрелый и  детсадовский.

И клич друзей – в сады заветные, айда.

Пускай звучит мотив арбатовский, булатовский…

Гитарный строй всегда полезней, чем айва.

 

Была я щупленькой  в года мои печальные.

Куда расти, когда заказан редкий фрукт?

Но вот настали времена необычайные,

Всё на прилавке – и бананы, и грейпфрут.

 

Я снова вспомню эти яблоки прекрасные

Из давних дней, где были польские духи.

Не отбирайте у меня мои пристрастия,

Не забывайте мои первые стихи.

 

 Мне так несвойственно бродить в базарном гомоне

И шумный торг вести у каждого лотка.

Как объяснить моё влечение к оскомине,

К блаженной терпкости совкого дичка.

 

В ДЕНЬ ОТЛЕТА

 

Встречи нам по плечу, а прощанья – привычней чем встречи

Время в стаи сбиваться и силы копить для отлета

Пусть листом календарным наш путь никогда не отмечен –

расписанье у птиц поточней чем у Аэрофлота.

                                    Григорий Кульчинский

Расписание птиц неизвестно печальным авгурам

Да и племя жрецов при дворе –  далеко не в почёте

Небеса над землёй наполняются радостным гулом

Стюардесса соврёт, говоря о грядущем полёте.

 

Что мне лоб утруждать и твердить без  конца обещанья

Положи мне на плечи свои приземлённые руки

Календарный листок подарю я тебе на прощанье,

Чтобы помнила день неизбежной и горькой разлуки.

 

Время в стаи сбиваться, затем – отбиваться от близких

Привыкать на лету к злостным каверзам Аэрофлота

Я отмечу свой путь в путевых безрассудных записках

Или даже в стихах, если будет, конечно, охота.

 

НА  ЛУЖКУ

 

До свиста в голове, до умопомраченья,

когда во сне мозга заскочит за мозгу,

несёт меня назад могучее теченье –

к душистому стожку на скошенном лугу,

где ночи напролёт без устали и лени

я губы целовал в помаде и пыли…

                     Александр Мельник

Ах, как меня несёт могучее теченье –

к душистому стожку и лунному лучу.

До свиста в голове, до самоотреченья,

но про свою мозгу пока я промолчу.

 

Я помню, целовал горячие колени,

был выбрит в сенокос ромашковый лужок,

где ночи напролёт без устали и лени

я так хотел  тебя, единственный дружок.

 

Одна, одна, одна – в ночи звенели трубы,

и звёзды надо мной таинственно плыли.

Меня влекли к себе доверчивые губы

в помаде и пыли, в помаде и пыли…

 

Не то чтобы потом я не ласкал колени,

Да и с тобой сейчас – другой, другой, другой.

От тех счастливых дней остался, тем не менее,

пронзительный  рефрен – мозга, мозгу, мозгой…

 

 ВОТ ТАКОЕ КИНО

 

Я сходила бы в кино, в черно-белом.

Посмотрела на себя в ручеек

в парке ряженом, а рядом все пел он,

неодетый во жилье старичок.

                                Инна Кулишова

В парке песенки поёт, распевает

Неодетый во жильё старичок.

Ну, а мне не по себе, так бывает,

Посмотрю-ка на себя в ручеёк.

Брошу? Нет, пройду щемящей аллеей.

 Медный грошик не прикупит жилья.

Одевайся, музыкант, потеплее

В серый сумрак, накануне дождя.

Не печалься в этом парке поределом,

Напевай свои псалмы задарма.

Я сходила бы в кино, в черно-белом.

Говорят, мне так к лицу cinema.

Всё по стати, господа, и по чину.

Нарядиться бы в добротный коттедж.

Ну, а ты, старик, гундось под сурдину,

Зябко кутаясь в обноски надежд.

 

СПУТНИКИ ЛЮБВИ

 

Я буду в этот день твоя или никто,

любимая или заплаканная насмерть.

Я кутаюсь, ряжусь в дырявое пальто,

и спутники мои – маразм, озноб и насморк. 

                               Анна Минакова

Я кутаюсь в пальто уже в который раз

И выхожу во двор, лицо подставив полдню.

Мой спутник –  озорной девический маразм.

Что в имени твоем, когда его не помню.

Я прохожу одна средь парковых чащоб,

Здесь не найти следа заплаканных прохожих.

И вновь меня влечёт отчаянный озноб,

Мне, видимо, к лицу симптом гусиной кожи.

Дыра в моей груди ещё не зажила,

Но продолжаю жить, отверженная насмерть.

Я без тебя пуста, темна и тяжела.

Не покидай меня, мой катаральный насморк.

Смотри, мои стихи по свету разбрелись!

Живи, мой друг, один и безнадежно кайся.

Но от меня себя отвадить не берись,

И от себя меня отринуть не пытайся.

 

ТАК И ЖИВЁМ

 

Как сказал бы нам Эрих Мария Ремарк, –

чтоб протыриться в самую сущность вопроса

посреди президентов и прочих ломак,

надо выпить гранёный стакан «кальвадоса»...

                              Сергей Мнацакян

Эх, сказал бы я вам, незабвенный Ремарк,

Чтоб сумели протыриться в сущность вопроса.

Не понять до конца наш вселенский размах,

Даже выпив гранёный стакан «кальвадоса».

 

Веет полураспадом с забытых полей.

Мы трезвы, как стекло, средь убогого быта.

И глядит очарованно Хемингуэй,

Непреклонный боец и ценитель «мохито».

 

Подходи-ка к столу, неприкаянный мент!

Брось служебную блажь – мол, не пью до обеда.

Двери с петель срывает мятежный Винсент,

Как обычно, с початой бутылкой  «абсента».

 

Мы озябли в силках среднерусской зимы.

Ну, давайте взглянём беспристрастно и мудро,

У кого одолжить до получки взаймы?

Что не парень, то лох, что не девка – лахундра.

 

И пускай над страною кружит вороньё,

Нас вовек не сломать чужеродным вандалам.

Эх, ты, Венечка, горькое счастье моё,

На пустынном перроне с креплёным «агдамом».

 

КАКОВ ЗАМАХ!

 

И размышляю: «Зря смеётесь, гады!

Ещё не кончен вековечный спор.

Ещё мы доберёмся до Царьграда

И вычерпаем шапками Босфор.

                            Юрий Поляков

 Зря ржете, гады! Все свершится скоро.

Я  вижу, как без хлопотных преград

Черпает воды светлого Босфора

Шеломами наш доблестный стройбат.

Мы вызволим из западной опеки

Весёлую бескрайнюю  страну.

Вспять повернём эпические реки

И заново освоим целину.

 

ЗАВОДСКАЯ   ЮНОСТЬ

 

Токарный ДИП и фрезерный «Вест Вуд».

Завод «Вперёд» припоминаю снова.

Работал год, окончил институт

и перешёл потом на «Котлякова».

………………………………………….

Вот так и жить бы двадцать, сорок лет,

и делать то, что знаю, что умею.

Ну почему я возвратил билет,

работу променял на ахинею?

                            Евгений Рейн

Свой  тяжкий крест стоически  несу,

И путь всё в гору, как же он нелёгок.

Я рано приобщился к ремеслу,

Считай, что с погремушек и пелёнок.

 

Начальник  смены, неопрятный тип, 

Пестун наивных пэтэушных девок,

Доверил мне многопудовый  ДИП –

Токарный мамонт первых пятилеток.

 

И я задумал запад перегнать,

Гремя посудой в заводской столовке.

Ведь  было мне тогда не занимать

Ни хватки, ни смекалки, ни сноровки.

 

Владыка мира, несомненно, труд.

Завод «Вперёд» припоминаю снова.

Я ничего не ведал про фастфуд.

Но вот «Вест Вуд» в цеху на «Котлякова»…

 

Я не кичился трудовой судьбой

Среди друзей, студенческих всезнаек.

Но  отличался левою резьбой

В кругу болтов и шестигранных гаек.

 

Писал стихи без праздничных турус

И делал то, что знаю, что умею.

Потом вступил в писательский союз,

Где прохиндеи гонят ахинею.

 

Пришлось оставить заводской порог,

Станки, бытовки, дымные вагранки.

Но по утрам зовет меня гудок,

Как голос обезумевшей вакханки.

 

РЕПЛИКА О ВОЖДЕ

 

                        Иосиф В...

                             Олеся Рудягина

Иосиф В. – как тонко, черт возьми.

Мой следователь – мелкий визави –

Настольной лампой мне слепит глаза.

Но всуе имя называть нельзя.

 

Иосиф! – мне же слышится Сизиф.

Ударных строек пламенный порыв.

Весь – в оспинах – первосвященный лик.

Как он державен, гневен и велик.

 

Быть может, в грозном имени его

Упрятано суконное и.о.

И в бесконечной череде времен

Потомки, вы не вспомните о нем.

 

Простите мне святую простоту.

Я возле сердца выколю тату.

Так и живу в привычной заперти.

... Иосиф В. на девичьей груди.

 

ЛЕБЕДИНЫЕ  СТОНЫ

 

       Никуда вовек я не уеду,

       Даже если кликнут соловьи:

       Признаю одну из всех победу –

       Стоны лебединые твои.

                    Валентин Сорокин

Годы моё сердце не остудят.

Как и прежде, звонок мой булат.

Знаю, победителей не судят,

Если побежденные кричат.

 

Никуда я завтра не поеду,

В дальний ящик книги отложу.

И, конечно, славную победу

Над тобою снова одержу.

 

Белая постель в опочивальне.

Вот оно – ристалище любви.

И пускай в сторонке чужедальней

Местных дурней кличут соловьи.

 

И пускай в селе поёт тальянка,

И смеются девки у плетня...

Милая моя капитулянка,

 Ты не жди пощады от меня!

 

Обо мне порою вспоминая,

Говорите так между людей:

- Он бы пел и пел, не умолкая,

Да сгубили стоны лебедей.

 

В ГЛУХОМ ЛЕСУ

 

Был лес - приглушенного света обитель.

Подобных гигантов я прежде не видел:

стволы эти темно-кирпичного цвета

огня не боятся;

износу им нету.

                          Николай Сундеев

Был лес – я гигантов подобных не видел.

В него я входил, как простой небожитель.

Здесь правили вечности гулкой законы:

Как чаши, стояли

Древесные кроны.

 

Тот лес стороной обходили пожары.

Над ним, как лампады, светили Стожары.

И между ветвей, словно огненный ангел,

С пронзительным криком

Летел птеродактиль.

 

Но в этом лесу неприступно-суровом

Гортань наполнялось неведомым словом.

Так надобно ль – мудро замечу меж нами –

Безмолвствовать

В  этом сияющем храме?

 

Мне эхо в ответ громыхало по-свойски.

О, нет, здесь ещё не бывал Заболоцкий!

И редкие звери к ручью не ходили

Во власти высоких,

Прекрасных идиллий.

 

ГИМН ИВРИТУ

 

          Да будь я и негром преклонных годов,

           И то бы за слогом слог

           Иврит бы я выучил только за то,

           Что им разговаривал Бог.

                             Михаил Хазин

Вот бруклинский негр,

                                         плешив и небрит,

Но зорок,

                    как юнга на вахте,

Дни напролёт

                    зубрит иврит.

Ведь им

                    разговаривал Яхве.

Китайцев страна

                              миллионнолобая

В талмуд

                    упёрлась

                                    глазми.

А у других

                     к ивриту –

                                        отношение плёвое.

Как же так,

                     чёрт возьми!

Враг

           из-за бугра

                           взирает ядовито,

Лишь топорщатся 

                                усы ейные.

Я б заставил петь

                               псалмы Давида

Даже самого

                     диктатора Хусейна.

Вот, говорят,

                        государство-колибри,

Чирикает

                  напропалую

                                         арабов средь.

По нему бы

                      из стволов

                                                      шестидюймового калибра...

Я грудью встану:

                                -  Назад! 

                                               Не сметь!

И тебе,

            и мне

                     одно и то же дорого.

Слышишь,

                   сердце бьётся в унисон!

Встанут

             в ряд один,

                                дурея от восторга,

Оська Брик

                  и Ромка Якобсон.

Я в языках

                   не очень натаскан,

В гущу быта

                   по горло врыт.

Я бы строчил стихи

                                     на татарском,

Если бы не иврит.

Юноша,

                тома ветхозаветных книжек

Не считай

                  многопудовым

                                             грузом:

Это,

         чтобы в мире

                                без рвачей и выжиг,

Жить единым

                         человеческим кибуцем.     

 

 

СМЫЧОК И СТРУНЫ

 

я ж не музыкант а дурачок

ничего про музыку не знаю

главное что струны и смычок

вот уже и музыка сквозная

                           Даниил Чкония

главное что струны и смычок

чтоб понять потребуются годы

но затем сограждане молчок

вот уже и первые аккорды

 

слышите звучит виолончель

словно ясным августовским утром

пролетает басовитый шмель

среди редкой поросли пюпитров

 

но понять не может инсургент

целый день промаявшись без дела

так устроен струнный инструмент

чтобы сердце плакало и пело

 

что с того а вроде ничего

или незначительная малость

было страшной мукой для него

то что людям музыкой казалось

 

и колки и струны и смычок

как это на деле интересно

что ты размахался дурачок

дирижёр берлинского  оркестра

 

ПОД  КУПОЛОМ ЦИРКА

 

Веря в то, что большое всегда отражается в малом

И что путь муравья так же важен, как трассы галактик,

Обманув тяготенье, вершим мы подкупольный слалом:

Ты – блестяще-прекрасна, а я – серебрист и галантен!

                       Марк Шехтман  «Полёт на воздушной трапеции»

Что тут скажешь – большое всегда отражается в малом.

Я в познании истин всегда обращаюсь к истокам.

Обманув тяготенье, кружусь над зевающим залом,

Этот слалом задаром когда-нибудь вылезет боком.

 

И что путь муравья, как писал незабвенный Гельвеций,

Так же важен и сложен, как трассы известных галатик.

Если падать придется с летящих воздушных трапеций,

Хорошо бы внизу постелить основательный  ватник.

 

Или, скажем, соломку, замечу я для скудоумных.

Слышен праздничный туш, инцидент, несомненно, исперчен.

Вы хотите узнать напрямую о наших костюмах,

Мой прикид – серебрист, ну, а сам, как всегда гуттаперчев.

 

На подруге – трико ослепительно алого цвета,

Подходящий наряд для смазливых потрепанных кукол.

Ты идёшь напролом, очевидно, во имя гешефта,

Я в порыве аффекта отважно взлетаю под купол…

           

 

Оглавление номеров журнала

Тель-Авивский клуб литераторов
    

 


Рейтинг@Mail.ru

Объявления: