ПЕТР МЕЖУРИЦКИЙ

AУТИСТ ИЗ ПРОВИНЦИИ


(отрывки из ненаписанного романа)

. " Будущее страны сидит в ее тюрьмах "
Из неслужебных прозрений
старшего лейтенанта КГБ А П. Петрова
*******
Бывший вундеркинд Аркаша Плотник женился на сорокалетней девице Верочке Семисветовой, когда ему еще не стукнуло и двадцати. За три года до этого он с отличием закончил местный университет, но особо выдающимися способностями уже не отличался. Его интеллектуальная история началась еще в материнской утробе, однако об этом чуть позже. Родился Аркаша со знанием трех теоретически мертвых языков: латыни, древнееврейского и церковнославянского.
- Я рад приветствовать вас, - едва появившись на свет, обратился он к принявшему его врачу на золотой, периода расцвета гения Вергилия, латыни, так как не слишком представлял себе времени и места своего рождения. Заметив, что его не поняли, он повторил ту же фразу по древнееврейски, потом, уже теряя надежду, по церковнославянски и только после этого горько разрыдался. Услышав нормальный крик новорожденного, акушерка вышла из оцепенения и привычно, но запоздало шлепнув младенца по попке, разрыдалась сама. Врач долго и мрачно молчал, потом кашлянул и, диковато покосившись на присутствующих, спросил как бы неизвестно кого:
- Вы, кажется, что-то сказали?
Членораздельная речь в чужом исполнении моментально изменила настроение отчаявшегося было младенца и, прервав рыдания, заново окрыленный надеждой он вновь пошел на контакт, легко трансформировав церковнославянский в современный русский:
- Простите, может быть я не вовремя?
Акушерка охнула, повалилась на колени и перекрестилась. Подобное желание пережил и врач. Правда, будучи старым евреем и коммунистом со стажем, он не стал креститься, но ему вдруг захотелось репатриироваться в Израиль, и только ввиду очевидной невозможности осуществить свое намерение немедленно, он не скомпрометировал себя на месте, а напротив начал действовать в высшей степени осмотрительно.
- Вы нам нисколько не мешаете,- поспешил он успокоить Аркашу.- Более того, мы только вас и ждали. Сейчас, если позволите, вас запеленают, и мы продолжим беседу. Ах, да! Генриетта Соломоновна, у вас мальчик. Прошу убедиться, - и почувствовав необходимость предъявить вещественные доказательства, врач пошевелил указательным пальцем пипку малыша.
- Прости, Господи! - простонала акушерка.
Так, собственно, и родился Аркаша, причем в суматохе все забыли о еще одном свидетеле, вернее свидетельнице происходящего. Это была студентка медицинского института Верочка Семисветова, проходившая практику в роддоме и присутствовавшая на описываемых родах. Всю свою жизнь вплоть до настоящего момента Верочка пребывала в постоянном предчувствии чего-то необычайного, что со стороны легко можно было принять за вполне естественное для девушки перманентное ожидание первой любви. Обманутые ее светлым, полным загадочной надежды взглядом, многие пытались по случаю стать счастливым воплощением этих девичьих грез, однако натыкались на столь брезгливый отказ, что иные из пострадавших надолго оказывались избавленными по крайней мере от одного из пороков. Младенец Аркаша еще только появился на свет и не успел произнести своих первых слов, а Верочка уже влюбилась в него, да так, что сразу же решилась его украсть и лишь не знала пока , как это сделать. Пораженная своим замыслом, она отступила к стене, устояв на ногах только благодаря ее поддержке.
- И вы тут, - вовсе не обрадованный этим открытием, обратил на нее внимание врач. - Тогда тоже постарайтесь сосредоточиться. Видите, младенец уснул. Вполне возможно, что это наш последний шанс. Не хочу никого обижать, но, Генриетта Соломоновна, ей-богу, лучше бы вы родили дауна.
- Что вы такое говорите, Борис Семенович! - будучи совершенно не готовой к подобному уровню обслуживания со стороны своего человека, справедливо возмутилась Генриетта Соломоновна. - Нам вас солидные люди рекомендовали.
- Жаль, что они не порекомендовали кого-то другого, потому что худшего несчастья, чем рождение чудо-ребенка, во всяком случае для свидетелей, я лично себе вообразить не могу. А вы можете? Короче, нужно заставить младенца молчать. Тем более, что это и в его интересах.
- Борис Семенович, да вы просто враг, - сделала, впрочем, не слишком поразившее ее открытие видавшая виды акушерка. - Но с вами нельзя не согласиться ...
Она явно пребывала еще только в начале своего много чего обещающего монолога, который, будь он продолжен, наверняка совершенно изменил бы ход этой и всей прочей истории, однако тут младенец, вполне вероятно не без наущения свыше или сниже, проснулся и малость похныкав, бодро, чтоб не сказать издевательски, осведомился:
- О чем задумались, господа?
Повисла зловещая пауза, во время которой Бог ведает, какого рода планы собственного спасения роились в мыслях взрослых людей, готовых подчас черт знает на что на удивление самим себе. И тут Верочка Семисветова вступилась за младенца:
- А я думаю нужно все ему объяснить, потому что он хороший мальчик и нас послушается.
- Д а, кто мы такие, чтобы он нас послушался? - в глубине души радуясь появлению альтернативного, хотя и бесконечно глупого предложения поинтересовался Борис Семенович. - И что вы сами-то понимаете? Комсомолка!
- А вот и не комсомолка! - поспешила возразить ему Верочка. - Мои родители баптисты и с детства воспитывали во мне негативное отношение к советской действительности.
-Святые угодники! - вновь перекрестилась акушерка, а Генриетта Соломоновна вслух задалась вполне уместным вопросом:
- Куда я попала?
- Вот именно, - устало вернулся к реальной действительности советского роддома врач, - на дворе тысяча девятьсот пятьдесят шестой год, того и гляди собачек в космос начнем запускать, а вы говорите, родители баптисты. Что с мальчиком будем делать? Я бы переправил его на Запад.
- Сам туда отправляйся, - неожиданно заявил о своих правах на участие в решении собственной судьбы младенец Аркаша.- А я тут родился, значит это моя родина.
- Дайте ему пустышку, - распорядился врач. - Соси и слушай меня внимательно. Еще одно слово, и тебя отсюда живым не вынесут, это я тебе, как врач, обещаю. К тому же, не забывай, что ты еврей.
- Ну причем здесь это? - выплюнув пустышку, обиженно возмутился Аркадий, но спорить почему-то больше не стал.
*******
Разумеется, ни в ясли, ни в детский сад в целях собственной и его безопасности чудо-ребенка не определили, и к трем годам без всякой посторонней помощи Аркадий начисто забыл мертвые языки. Кроме того, зная не понаслышке отдельных ближних, родная мать учила его скрывать свои дарования не только от дальних. Однако будучи ребенком именно необычайно даровитым, Аркадий настолько преуспел в конспирации, что ко времени поступления в школу его полная неспособность к обучению не вызывала малейших сомнений у специалистов. Попав, таким образом, в интернат закрытого типа для умственно отсталых детей и тем самым избавившись от домашней опеки, наивный и послушный Аркадий вскоре поразил видавших виды дефектологов своими академическими успехами, которые они, разумеется, приписали себе. Явный идиот уже через месяц специального обучения прекрасно разговаривал, все понимал, а еще через пару недель бегло читал и писал без единой ошибки диктанты любой степени сложности. Это ли не было совершенно очевидным доказательством полного превосходства советской дефектологии над всякой другой? То, что Аркаша оказался единственным подобным идиотом, а все прочие ни на йоту не поумнели, никакого значения не имело. Заинтересованные лица сумели резво начать раскрутку педагогического феномена, и само время, казалось, благословило их затею. Конечно, ни для кого не являлось секретом, что чем тот или иной народ живет богаче, тем он, значит, сволочнее и бездуховнее, однако мириться с подобной исторической несправедливостью становилось все невыносимее. Очередные успехи в такой обстановке сами по себе уподоблялись глоткам кислорода из одноименной подушки. Ну, а поскольку указанный кислород ниспосылался в массы исключительно руководством, страшно даже представить, Кому уподоблялось оно. Возможно, именно поэтому в обществе сложился благочестивый обычай: всуе имена руководителей стараться не употреблять. " Вы только подумайте, - едва не приплясывая от радости на трибуне, делился с народом из ряда вон выходящей замечательной новостью дорогой и любимый по определению лично Никита Сергеевич Хрущев. - Отныне у нас каждый идиот может гарантированно стать умным. Советские люди никому не завидуют". Таким образом, Аркадий стал четвертым по счету в табели о рангах любимых детищ Хрущева после космонавтов, кукурузы и острова свободы Куба, который по причине своей умопомрачительной отдаленности и натуральной экзотичности вполне тянул на статус земного революционного рая. Нередко, сидя на коленях у Никиты Сергеевича, Аркаша в присутствии всех членов Политбюро легко производил арифметические действия с простыми и десятичными дробями, декламировал наизусть отрывки из поэм Маяковского и под занавес виртуозно исполнял "Интернационал" на губной гармошке. Естественно, у новоявленного любимца отца нации появилось множество могущественных недоброжелателей, хотя на людях все только и норовили его приласкать. " Что-то уж больно увлекся он этим еврейчиком, - шептались за спиной Хрущева. - И так слишком много умных развелось. Теряем, товарищи, авторитет в народе". Вскоре в стране произошел дворцовый переворот, и к власти пришли прагматики, осудившие экстравагантные выходки своего бывшего шефа. Кубе, космонавтам и кукурузе деликатно, но твердо указали на их истинное место в длинном ряду идеологических ценностей. Что же касается Аркаши, то ему, как самому свежему из фаворитов недавнего руководителя, грозили гораздо большие неприятности, вплоть до случайной трагической гибели с последующими почетными похоронами и некрологами на первых страницах газет. Кстати, именно такой вариант, как наиболее предпочтительный, настойчиво пытались навязать Леониду Ильичу Брежневу, взошедшему на престол. Но тот доверился своему внутреннему, в данном случае не совсем кристально прагматическому ощущению. Все-таки его смущал возраст Аркаши. " Я не могу этого объяснить, - говорил новоявленный Первый секретарь своим людям, - но он ребенок". " Леонид Ильич, но если для пользы дела и в интересах народа?" - спрашивали его. " Я не теоретик, но именно для пользы дела не надо трогать ребенка, если имеется такая практическая возможность". " Тут мистикой попахивает, Леонид Ильич", - осторожно предостерегали ответственные за чистоту идей товарищи. "Ну, и черт с ней, - упрямился Брежнев. - говорю, душа не лежит!". К душевным порывам очередного хозяина его соратники, как минимум, обязаны были всерьез прислушиваться. Поэтому на чрезвычайном секретном заседании было принято решение феодалам не уподобляться и лицо Аркадия под железной маской пока не скрывать, но оставить чудо-ребенка под наблюдением, строго настрого запретив всякий шум и даже шорох вокруг его особы. Редактора областной провинциальной газеты, через четыре года после описываемых событий пропустившего заметку о том, что двенадцатилетний Аркаша принят в местный университет, немедленно сняли с работы, исключили из партии и, на всякий случай, избили в подворотне руками необнаруженных и поныне хулиганов. Аркаша закончил университет, ничем выдающимся себя не проявив, и начал работать в НИИ, где в буднях великих строек в течении ближайших тридцати-сорока лет ему и предстояло окончательно и благополучно иссякнуть. Однажды он заболел.
*******
Однажды он заболел. На вызов пришла участковый врач, совершенно измотанная самой благородной трудовой деятельностью за смехотворную зарплату женщина. Войдя в комнату, она присела на стул, расстегнула зимнее пальто, открыла школьный портфель с допотопными медицинскими принадлежностями и ворохом бумаг, и не глядя на больного, устало, но профессионально поинтересовалась:" На что жалуетесь?". Аркаша сразу ее узнал, потому что это была не кто иная, как Верочка Семисветова.
- Разве вы не помните меня, доктор? - спросил он, и в голосе его прозвучала обида.
- Конечно, помню, - искренне обрадовалась Верочка. Она и впрямь узнала его, хотя в первый и последний раз они видели друг друга в день Аркашиного появления на свет. - Куда же вы исчезли так надолго?
- Я не исчезал, обо мне газеты писали.
- Я газет не читаю.
- Меня и по телевизору показывали, правда, давно.
- Я и телевизор давно не смотрю.
- Как же вы живете?
- Это, как вы живете? Разве можно читать эти газеты и смотреть этот телевизор?
- Но у меня других нет.
- Поэтому вы и болеете.
С этими словами Верочка принялась осматривать больного. Осмотрев, резюмировала:" Граница сердца слева несколько увеличена, отчетливых шумов нет, переодическое раздвоение первого тона. На митральном клапане выраженные сильные тоны. Граница печени увеличена до края реберной дуги, и вообще, вы сильно изменились за последние двадцать лет. Однако все можно поправить, если вы не будете принимать лекарства, которые я обязана вам прописать, а воспользуетесь русскими народными средствами, которые я не имею права вам рекомендовать.
- Я еврей, - почему-то нашел нужным заметить несколько растерявшийся Аркадий, вовсе, впрочем, не подразумевая, что русские народные методы могут ему навредить. И уж совершенно неожиданно прозвучала реплика Верочки:
- Никакой ты не еврей, а самозванец! Ты, если хочешь знать, вообще пока никто. Тебе даже не известно, мужчина ли ты.
Верочка и близко не имела в виду конкретных обстоятельств биографии пациента, но Аркадий понял ее именно в обидном смысле. Иначе и не могло быть. Несмотря на свои двадцать лет, сексуальным опытом он обзавестись не успел, что справедливо переживал, как серьезный недостаток. Он даже не предпринимал попыток наладить отношения с женщинами, которые ему нравились. Зато с женщинами, которые не вызывали в нем никакого подобия любовного томления, он по- человечески сближался очень легко, и дружил с ними непринужденно. Каковы в этой связи были шансы Верочки на его дружбу, Аркадий пока не догадывался.
- Считать себя евреем или мужчиной только по праву рождения в сущности недостойно мыслящего существа.
- А кем должно считать себя мыслящее существо по праву рождения? - совсем уже опешил Аркадий. - Не китайцем же, хотя все говорят, что они такие мудрые.
- Ах, как вы примитивно рассуждаете. Впрочем, вы больны. Я дам вам прочитать рукопись одного замечательного человека, в которой он неопровержимо доказывает, что Гитлер был женщиной.
- Причем тут Гитлер?
- С вами совершенно невозможно разговаривать, такой вы темный и непросвещенный. Я просто обязана познакомить вас с замечательными людьми, которых, разумеется, в газетах не печатают и по телевизору не показывают. Что же касается вопросов пола, то мне предлагали стать мужчиной, и лишь пройдя через искушение реального выбора, я могу считать себя настоящей женщиной.
Аркадию почему-то стало дурно. Ему еще повезло, что рядом находился врач. Когда трудами Верочки ему опять более или менее сделалось хорошо, он только и сумел сказать:
- Бинарная номенклатура не есть дело выбора.
- Всякая номенклатура есть дело выбора, - не согласилась Верочка. Так они беседовали еще часа полтора, а через месяц поженились.
*******
В приморском портовом городе с населением более миллиона человек ровно двадцать восемь из них независимо друг от друга сочиняли книгу под названием " О сущности всех явлений". Все они состояли на учете в КГБ, но старший лейтенант госбезопасности Петров думал пока не о них. " Мне уже сорок лет, и, стало быть, наверняка в живой природе не осталось ни одной кошки или собаки из тех, что населяли мир во времена моего детства. А воробьи, а голуби? А лошади, наконец? Интересно, как долго живет верблюд?", - вот о чем думал он, сидя в своем служебном кабинете в разгар ненормируемого рабочего дня. Между тем, ближе всех к окончанию работы над рукописью названной книги по оперативным данным подошел некий Борис Семенович, бывший врач, а ныне пенсионер, член КПСС, участник войны. Пора было приглашать старика на беседу. Жил он тихо, и, судя по всему, был настоящим советским человеком, скорым на покаяние. Безусловно он быстро и искренне согласится признать свое творчество идеологически вредным. Однако рутинная работа хотя и не сулила неприятностей, но и не обольщала особыми надеждами на продвижение по службе. Подобно поэту Гаврииле Державину и, вероятно, множеству других людей, Андрей Павлович попеременно ощущал себя то Богом, то червем. На сей раз захотелось разыграть партию Бога. " А что если созвать подпольный съезд авторов книги "О сущности всех явлений"? Что-то же должно из этого получиться, тем более, что комбинация интуитивно ощущалась, как несомненная своя польза, и следовательно стоила того, чтобы побороться за ее осуществление на благо Родины. Вспомнился агент Херувим с явившейся к нему Богородицей и Ее странным заявлением о скором крещении евреев в его приходе. Имеется ли между всем этим какая-то связь? Дело в том, что более половины авторов злополучной книги были евреями. Старший лейтенант Петров Андрей Павлович вернулся к аналитическим выкладкам. Вот предварительный итог его трудов на этом поприще:"
АНАЛИТИЧЕСКАЯ ЗАПИСКА
В настоящее время непосредственным несанкционированным поиском истины в письменной форме в городе занимается двадцать восемь человек, из них:
Евреи* - 16 чел.
Русские - 8 чел.
Другие - 4 чел.
Из других:
Армяне - 1 чел.
Украинцы - 2 чел.
Неустановленной национальности - 1 чел.
* Из шестнадцати евреев, по паспорту евреями являются восемь. По иудейским законам из шестнадцати евреев, евреями являются одиннадцать, а из двенадцати неевреев, евреями являются пятеро, из них русских- 2, украинцев - 1, а так же армянин( у всех указанных лиц бабушки по матери - еврейки). Однако догадывается, что он еврей, только армянин".
Андрей Павлович отложил перо и закурил. Ему стало до жути ясно, что на самом деле пересчитать евреев совершенно невозможно, но как ни крути, их получается абсолютное большинство. " Ну и черт с ними", - подумал старший лейтенант, потому что на душе и без евреев было достаточно муторно. Только за последний месяц от трех сотрудников управления, в том числе от самого товарища подполковника ушли жены. Впрочем, дело было не в том от кого ушли, но к кому. Добро бы к заморским военным атташе или хотя бы к своим доморощенным вышестоящим руководителям. Так нет ведь. Одна сбежала с неким жуткого вида и запаха странником, каликой перехожим, специализирующимся в основном на академических кругах и обласканном ими за всякую ахинею то про златоглавого истукана с серебряными персями, то про состояние, в котором живет душа в ближайшее время после смерти. Другая ушла к хлыщеватому руководителю аттракциона мотоциклистов-гонщиков по вертикальной стене, а жена товарища подполковника, стыдно сказать, к бывшему капитану ОБХСС, ныне безработному тунеядцу и борцу за экономические права трудящегося человека. Списать бы все эти неприятности на бабские неустанные поиски истинного оргазма, да забыть, но профессиональная совесть не позволяла: живут же люди и без оргазма, как, впрочем, и без абсолютной истины. Хотя без истины и оргазма тут, конечно, не обошлось, ибо оргазм, как коммунизм, более всего хорош в перспективе. Видать, чуют , эти сучки, будущих победителей. Он еще сам, подлец, в полном говне и ведать не ведает, какое светлое карьерное будущее его ждет, а у нее уже от него, подлеца, истинный оргазм. И тут часть паркетного покрытия пола кабинета со скрипом начала приподниматься, и в образовавшемся отверстии появилось благородно покрытое слоем трудовой пыли плакатное лицо рабочего человека средих лет. " Неужели Аркаша?" - в первое мгновение обомлел Андрей Павлович, но уже в следующее от сердца отлегло:
- Ах, это вы, князь! Поздравляю! Не думал, признаться, что вы столь близки к цели.
- А мне казалось, что вы все знаете, - князь окончательно выбрался из своего подполья и огляделся.- Ну, что ж, именно таким я и представлял себе рабочее место рядового сотрудника органов и рядового сотрудника органов самого по себе, как такового. Скажу прямо, стыдиться вам нечего. Более того, вы прекрасны. Можно я полью цветы на подоконнике? Они мне тоже сразу очень понравились. Обожаю гвоздики и КГБ за его безукоризненный вкус. Кстати, где тут у вас можно принять душ, переодеться и вообще привести себя в порядок после многолетней трудовой вахты? Я ведь отлично понимал, что рано или поздно здесь окажусь, но Боже, как мне не хотелось, чтобы меня сюда доставили или, на худой конец, вызвали. Не переношу пошлости. Пришлось пятнадцать лет у всех на виду рыть подкоп, объясняя интересующимся, что прокладывается новый трамвайный маршрут. Господи, как я ошибся, и как прав был автор "Собачьего сердца" в другом своем произведении искусства. Ни за что, слышите, ни за что ничего никому не объясняйте, когда делаете то, что вам самому хочется делать, и от вас непременно отстанут. Но мне, увы, некому было посоветовать этого, и лет десять назад какой-то чертов трест вызвал меня на социалистическое соревнование...
- Не утруждайте себя, князь. Я сам могу поведать вам всю вашу историю.
- Нашли, чем удивить. Отец Дмитрий настучал? Я, право слово, более других на него и рассчитывал. А, между тем, не надо недооценивать первоисточников, ибо даже самооговор природы - есть лишь одна из бесчисленных форм ее чистосердечного признания, равно как насильственная доставка фактов на алтарь естествознания - в сущности, та же явка с повинной. Такова природа, которая сама жаждет дотошного исследователя своих тайн, в особенности греховных, а кто такой преступник или даже просто подозреваемый, как ни дитя природы-матери и, допустим, Бога-отца? Впрочем, если национальность детей определять только по матери, как это принято у евреев, то все грехи наши можно смело списать на мать, из чего следует, что Бог - это Бог, а природа - дьявол. Да-с. Интересно, из партии за такие идеи исключить могут? От церкви запросто отлучат. Вот ведь, какой у нас с вами интересный разговор получается. А эти ваши осведомители вольно или невольно перевирают действительность, искажают мои слова и факты биографии. Многого они просто не в силах осознать. Боюсь, нет ничего глупее, чем воображать себе картину мира и судить о личности, опираясь на донесения агентов, показания свидетелей и интерпретации аналитиков, потому что будь на вашем месте шаман с его специфическими методами познания, безопасность государства была бы защищена ничуть не лучше и ничуть не хуже. Просто сейчас ваша очередь.
- Положим, князь. Однако , насколько я заметил, и вы не склонны отказаться от своего титула, который в сущности означает лишь то, что несколько сотен лет назад ваш предок был чем-то вроде Первого секретаря обкома партии. Кстати, раз уж речь зашла о природе-матери и национальном вопросе, то позвольте узнать, как вы относитесь к евреям?
- Спрашиваете! Я из старинного антисемитского рода. Еврейский вопрос - это наш фамильный конек на протяжении веков. Уже дед моего прадеда застрелился из арбалета, потому что почувствовал себя настоящим евреем. Пал, так сказать, жертвой непрерывного циклического процесса. А что делать? Все мы рано или поздно превращаемся в объект своего исследования, и поскольку до сих пор не существует достоверной методики точечной идентификации цикла, то совершенно невозможно определить, кто кого на самом деле расстреливает в каждый данный настоящий момент. Недаром многие посвященные считают Гитлера сионистом.
- А причем тут Гитлер?
- Ах, какой вы темный и непосвященный. Неужели диссиденты и впрямь молчат на допросах, или вы совершенно не о том их спрашиваете?
Даже если старший лейтенант и собирался ответить на вопрос князя, то он не успел этого сделать, потому что селекторная связь донесла голос секретарши:
- Андрей Павлович, к вам Херувим.
Через некоторое время в кабинет вошел отец Дмитрий, и узнав князя, тут же все совершенно неправильно понял, весьма кисло ухмыльнувшись в бородку..
- А вот и не угадали, - опроверг столь естественную в данных обстоятельствах гипотезу князь. - Я здесь на экскурсии, но, признаться, рад нечаянной встрече со своим духовником. Для наших прихожан вовсе не является секретом, что сознательная часть духовенства именно таким образом исполняет свой патриотический долг. Никто никогда и не верил в такую глупость, как отделение церкви от государства, потому что, если еще можно спорить о том, что бывает с душой после отделения от тела, то все, увы, прекрасно себе представляют, что бывает с телом после отделения души, даже в том случае, когда отдельно взятое тело берет под свое покровительство великая держава, такая, как Древний Египет, например. Что ни говори, а жизнь и в состоянии долгой и продолжительной болезни все-таки прекраснее самых нетленных мощей.
Сконфуженно уставившись на дырку в полу и, по всей видимости, пребывая в некотором трансе, отец Дмитрий протянул шефу донесение, которое тот принялся читать вслух:, сославшись на то, что у них теперь не может быть от князя никаких тайн:"
ДОНЕСЕНИЕ
Сим сообщаю, что вверенный моему пастырскому попечению князь, о спасении души которого молитвенно взываю к Небу, прилюдно похвалялся в намерении досрочно завершить рытье подкопа в здание управления КГБ, смущая благочестивых богомольцев возможностью осуществления чудесного подвига своего. Херувим.".
- Ну, что ж, - старший лейтенант отложил донесение в сторону, - спасибо, батюшка, за содержательный текст. Но почему в нем так мало о размышлениях героя? Почему так скупо о его внутреннем мире и внешнем круге общения? Ничуть не помешали бы динамике повествования и описания различных уголков нашего незаурядного в архитектурном отношении города. А погода? Знаете ли, одно дело антисоветчина произнесенная ясным летним днем и совсем другое зимним тоскливым вечером. Поймите, то что вам порой представляется мелочью, может оказаться самым существенным для читателя. Какой-нибудь, знаете ли, штрих, отдельная интонация, и все оживет, заиграет. Почему бы вам не начать посещать городскую литстудию, а? И, кстати, давно хотел вас спросить, как вы относитесь к евреям?
Весь транс отца Дмитрия, как рукой сняло. Он прямо на глазах ожил и словно бы просиял. Казалось еще немного и он просто пустится в пляс, что и произошло. Практически стоя на одном месте, священник начал исполнять некие странные па, сопровождая их мычанием, в котором постепенно стало угадываться сладкозвучие.
Состояние необъяснимого счастья, во всяком случае никак не связанного с данными конкретными обстоятельствами, вдруг охватило присутствующих. Положив руки друг другу на плечи, старший лейтенант, князь и батюшка, монотонно раскачивались из стороны в сторону, вперед и назад, издавая в унисон нечленораздельные звуки. Впрочем, нечленораздельными они представлялись бы стороннему гипотетическому наблюдателю, к тому же пребывающему в более или менее реальном пространстве не чуждом представления о времени. Для участников же сего спонтанно возникшего мероприятия звуки были полны невыразимого смысла, в отличие от пространства и времени, всякий смысл утратившими. Наваждение прошло так же неожиданно, как накатило. Старший лейтенант, стараясь не проявлять признаков смущения, вернулся на рабочее место и углубился в бумаги, князь сел напротив него, батюшка, тяжело переводя дух, остался стоять.
- Однако же, - с трудом оторвав сосредоточенный взгляд от бумаг, наконец произнес старший лейтенант. - Чем это вы тут занимались?
- Я думаю - это был грузинский танец, - не очень уверенно предположил батюшка.
- Хорошо, если грузинский, - отозвался князь. - Да-с... Не знаю как вам, а мне, пожалуй, пора.
- Отправился из арбалета стреляться, - вслед ему с оттенком легкой зависти предположил Андрей Павлович. - Счастливый человек, что хочет, то и делает. А мы с вами, батюшка, люди служивые и случаем, вернее выходом, который у нас прямо под ногами, вряд ли воспользуемся. А ведь далеко бы ушли, пока хватятся.
- От награды своей уйти хочешь, сын мой, - не сдержался от профессионального искушения ввернуть к месту проповедь священник. - В трудах и днях своих служивый человек во всем подобен праотцу нашему Аврааму, а в чем-то и Евгению Онегину, я бы сказал.
- Насчет Авраама, это точно, - борясь с внезапно прихватившим острым желанием расколоться, вспомнил не раз и не два употребленную им в рабочем порядке формулу:" А вы расскажите всю правду, и самому легче станет" старший лейтенант. - Годами жду этого проклятого пакета свыше, который однажды обязательно придет, а в нем всего лишь два слова:" Аркадия - ликвидировать". Но ради всего святого, Ваше преподобие, причем тут Евгений Онегин?
- Странно, а я почему-то был уверен, что Пушкина вы должны знать не хуже Библии, уж юным-то пионером вы наверняка были.
- Ах, вот вы о чем! - и Андрей Павлович процитировал:"
Онегин с первого движенья,
К послу такого порученья
Оборотясь, без лишних слов
Сказал, что он ВСЕГДА ГОТОВ"
- " Зарецкий встал без объяснений", - подхватил батюшка. - " Остаться доле не хотел, имея дома много дел, и тотчас вышел, но Евгений...".
Старший лейтенант и священник не выдержали и обнялись.
*******
Князь вышел из подземелья в районе городского сада и сел на скамейку, стоящую напротив изваяния кормящей львицы. Разумеется, вечерело. Просто не могло не вечереть в такое время суток и при таком настроении. Князь испытывал душевное опустошение человека, достигшего цели. Торжество удовлетворения иссякало и его место занимало осознание несоразмерности потраченных сил в сравнении с ничтожностью достигнутого результата, который еще вчера, не будучи осуществленным, казался равным вселенной. И вот вселенная вновь обернулась бездной, которую хоть войной заполняй - все лучше, чем пустота. Однако и войну просто так из пальца не высосешь.
Последний раз князь присел на скамеечке в городском саду лет десять назад. Теперь, вопреки своим ожиданиям, нарядной гуляющей публики, которой положено было заполнять сад летними вечерами, он не обнаружил. Князь обернулся, но и за его спиной, на главной и всегда многолюдной улице города не было и намека на праздную, казалось бы обязательную, как законы природы, толпу. " Это надолго", - подумал князь. Ощущать себя одной из немногочисленных неприкаянных теней вовсе не хотелось. " Сматываться надо. Для начала хотя бы на чай к Верочке Семисветовой, говорят, она замуж вышла, чего просто не может быть, а если может, то любопытно как?". Князь вновь начал ощущать некоторый интерес к жизни, который все нарастал по мере того, как нахлынувшие воспоминания властно подчиняли его себе. Прошлое возвращало к будущему. Ах, Верочка, самый драгоценный из нерасколотых орешков, хотя ее сокровенное на первый взгляд и нельзя было отнести к разряду особо загадочных. Впрочем, любовь - это всегда патология, и поди угадай, что именно в этом смысле ласкает данную конкретную душу, которую, к тому же, обмануть невозможно. Одно было совершенно очевидно: такая женщина и без оргазма любить умеет, как однажды очень похоже едва не сказал сразу обо всех крепостных крестьянках дворянский историк Карамзин, чем вызвал большой общественный резонанс в аристократической среде.
Князь познакомился с Верочкой незадолго до того, как приступил к рытью подземного хода. Он как раз закончил трактат о тайнах души человеческой под названием "Кислое яблоко". Трактат он сочинял месяца три и остался им совершенно недоволен. А ведь начало работы было весьма многообещающим. В первой же главе князь развил теорию о сумраке души, из которой следовало, что причиной психических срывов скорее всего могут являться сексуально-агрессивные влечения и прочие неконвенциональные с точки зрения приличных людей желания, загнанные, как формулировал автор, в несознанку. Далее следовали рассуждения о сознанке и суперсознанке, каждая из которых являлась по сути дела заложницей более низкой ступени сознания. Так, если несознанка требовала, например, размазать этого типа по стене, то сознанка настаивала на разумном с ним сотрудничестве, а суперсознанка и вовсе призывала подставить ему другую щеку. И в том, и в другом, и в третьем случае хороший человек, по мнению князя, оказывался в дураках, поэтому во второй главе своего труда он подверг уничтожающей критике основы собственной теории, изложенные в первой. Но это ему не помогло. Несколько растерявшийся князь обнаружил, что его личное несогласие не имеет никакого практического значения, и на самом деле первоначально высказанные идеи попросту развиваются по собственной прихоти и, более того, им совершенно наплевать на мнения того, кто их выражает. В двух-трех фразах дойдя до нелепой мысли о том, что физическая, так называемая, естественная смерть есть не что иное, как результат психопатических последствий, и что душевно здоровый человек или животное не в состоянии были бы умереть, раздосадованный ускользающей от всякой логики темой князь обратил свой внутренний взор на мыслящие машины. Стало совершенно ясно, что в скором времени жизнь обычной советской семьи будет невозможной без прибора, совмещающего в себе функции пишущей машинки, арифмометра, телеграфа, записной книжки, книги, как таковой, и даже газеты. Как раз в это время с великой помпой была принята и обнародована новая программа монопольно правящей в стране партии, определявшая перспективы развития общества на ближайшие двадцать лет. Князь с надеждой принялся за изучение заведомо исторического документа, но к своему удивлению убедился, что ни о каких семейных мыслящих машинах в программе и речи нет, зато говорится о выплавке чугуна на душу населения. Он пришел в ужас. Общество восхваляющее программу собственной деградации? Интересно, какие в таком случае планы будут еще через двадцать лет, и еще через двадцать, и еще? Добыча огня трением на душу населения? Неужели Россия решила таким образом вернуться в Золотой век? Ну да, конечно. На мгновение князь ощутил прилив гордости и душевного подъема. Вне всякого сомнения, только великий народ мог додуматься до такого. Однако гордость тут же сменилась тревогой. Осуществить подобную затею, находясь в окружении стран, у которых совсем другие планы на будущее, представлялось возможным разве что при условии, что все народы земли добровольно воспламенятся той же идеей. А почему, собственно, обязательно добровольно? Именно на этом месте размышлений и произошел внезапный коренной перелом в душе мгновением раньше совершенно советского князя. Он сразу уловил глобальный смысл потрясения и слегка удивился лишь тому странному обстоятельству, что небеса тотчас не разверзлись. " Отныне я не союзник народу моему!" - вслух произнес он и заболел. Утром состоялся визит врача на дом и, таким образом, князь оказался первым пациентом Верочки Семисветовой, месяц назад закончившей институт. Увидев перед собой очаровательное и наивно пытающееся сыграть наличие профессиональной уверенности создание, князь, несмотря на ужасное самочувствие, умилился и сразу же раскололся:
- Пирамидон мне не поможет, доктор. По всей видимости я должен принять католицизм.
- Хорошо, - согласилась Верочка. - А кроме католицизма, вы что-нибудь пробовали принимать? Давайте измерим температуру.
- Да, у меня жар, но отнюдь не бред, доктор. - заволновался князь. - Говорю вам, никакой аспирин мне не поможет. Позовите священника. Но сначала я исповедуюсь вам.
Князю повезло. В результате его исповеди Верочка не поняла только одного:
- Но почему вы решили, что вам нужно принимать именно католицизм?
- А что же еще, доктор? Все русские люди, глубоко разочарованные в отечестве своем, всегда принимали католицизм.
- Не все и не всегда.
- Ну, по крайней мере, князья.
- Простите, а в настоящий момент вы православный?
- Вообще-то, в настоящий момент я комсомолец, - вдруг страшно удивился этому несусветному обстоятельству князь, хотя уже добрых лет десять таковым и являлся. - Вот глупость какая. Где мой комсомольский билет? - и почувствовав явное облегчение, князь вскочил с кровати. Через несколько минут, когда остатки красненькой книжечки с профилем вождя-основоположника на обложке и фотографией самого князя в анфас на первой странице догорали в пепельнице, пациент Верочки был практически здоров. Начало ее самостоятельной медицинской практики можно было бы считать более, чем успешным, если бы не устный выговор от начальства, полученный ею в тот же день. - Ну, знаете ли, милочка, потратить три часа на визит к больному?
- Но я его вылечила, - недоуменно оправдывалась Верочка.
- В больницах лечат! - не выдержал и взорвался заведующий. - А вас вовсе не затем к больным посылают.
Это была одна из тех истин, которую Верочка, несмотря на все возрастающий трудовой стаж, так и не смогла до конца усвоить.
*******
Итак, спустя много лет, князь направляется к Верочке на чай.
*******
Отец Дмитрий и старший лейтенант КГБ Андрей Павлович Петров на "вы" перешли относительно недавно. Когда-то они были одноклассниками и общались, разумеется, на "ты". До того, как стать одноклассниками, они воспитывались в одной группе детского сада, и уже тогда навсегда запомнили друг друга. Время было шаткое. В Европе не усилиями одних только немцев начал устанавливался полный немецкий порядок, а в России первому поколению детей рожденному при порядке советском исполнилось уже больше двадцати лет. Оба порядка безапелляционно провозгласили себя единственно возможным счастливым будущим человечества (один без евреев, но все еще с капиталистами, а в перспективе вообще с новыми людьми и понятиями, другой - все еще с евреями, но без капиталистов, однако с той же перспективой) за которое и боролись, каждый пока на своей и благоприобретенных территориях. Надо сказать, что четырехлетние Дима и Андрюша достаточно свободно ориентировались в нешуточной идейной борьбе взрослых. В этом не было ничего удивительного: нравственные и политические истины, изучаемые в университетах, практически в полном объеме успешно преподносились и в детских садах. Собственно, иначе и быть не могло, да и не было никогда. Не могут же взрослые воспитывать детей на непонятных идеях, или, не приведи Бог, допустить, чтобы чужая вера оказалась более доступной для детского восприятия, чем своя собственная.
- Понимаешь, Андрюша, - шепотом говорил своему приятелю Дима, когда они сидели на горшках временно как бы вызволенные из под совместной абсолютной власти режима дня и плана воспитательных мероприятий, - вот я, например, хожу в детский сад, регулярно посещаю танцевальный кружок, декламирую стихи, стоя на табуретке, сам немного сочиняю, а настоящего признания нет. Но стоит мне плюнуть на родителей, бросить детский сад и начать шататься по улицам, обмотавшись собачьей цепью, неся при этом что угодно, лишь бы оно было лишено внятного смысла, как моя незаурядность не будет вызывать малейших сомнений, и уже о моих родителях будут говорить, попрекая собственных детей:" Есть же у людей счастье".
- Не верю я в дешевую славу, - не разделил подобных мечтаний Андрюша, поднатужился и с нескрываемым наслаждением, даже не пытаясь сдержать гамму сопровождающего действие естественного звукоряда, опорожнился. Это был неосмотрительный поступок с его стороны. Чуткая нянечка, не принимая никаких возражений, сразу же подняла его с горшка, одновременно бросив вопрошающий взгляд и на Диму.
- Я еще не кончил! - в панике вскричал последний, для пущей убедительности изобразив тщетность потуг при своем великом усердии.
- Смотри у меня! - на всякий случай пригрозила нянечка, но на время оставила его в покое. Впрочем, удовольствие было уже не то, и Дима задумался над тем, почему получается так, что явный выигрыш в кайфе, как правило сопровождается проигрышем во времени, а выигрыш во времени почти всегда достается ценой очевидных потерь в кайфе.
И только о главном, что приближалось неумолимо не то, что взрослые, но даже дети говорить не решались. И все-таки однажды Андрюша сказал, остановив на Диме экзаменующий взгляд:
- Будет война.
- И мы победим, - почему-то отведя глаза в сторону, тихо пообещал Дима.
- Вы-то да, - задумчиво согласился Андрюша, - а нам что с того?
И тогда Дима обозвал приятеля "контрой", а приятель ему в ответ сказал:" Жид!", на чем, собственно, разговор кончился и началась драка. Детей с трудом расцепили, и поскольку, судя по внешнему виду, потерпевшей стороной оказался Андрюша, Диму наказали до конца дня, но этим не ограничились, предложив маме продолжить воспитательный процесс в домашних условиях. И только, когда поздно вечером папа пришел с работы и вместо заслуженного морального отдыха получил известие, что сын его хулиган, Дима, наконец, раскололся, рассчитывая, максимум, на некоторое смягчение наказания. Однако в мгновение ока из малолетнего преступника он превратился в настоящего героя, любимого и хорошего сына, которым гордится семья: "Ну, я покажу этой контре!", - гладя его по голове, твердо кому-то обещал папа. Это было неправдоподобно, как чудесный сон. На следующий день, еще до обеда, Андрюшу неожиданно забрала домой заплаканная бабушка. Больше он в детском саду так и не появился.
А потом случилось то, что случилось, после чего чудом спасшиеся от тотального уничтожения остатки еврейских семей частью оседали в местах эвакуаций , частью, у кого получалось, возвращались в родные места, где их без энтузиазма встречали новые жильцы их довоенных квартир. В общем, несмотря на победу советского народа над немецко-фашистскими захватчиками, жиды опять имели, что послушать. Но Дима уже не лез в драку. " Кто же это все время нас подставляет?" - размышлял он и не находил убедительного ответа. Созревал мыслью и Андрей. Отроки оказались зачисленными в один класс средней школы. Пару дней они из последних сил не замечали друг друга, понимая однако, что объяснение неизбежно. Инициативу проявил Андрей:
- Ты меня прости, - сказал он, - я тогда был неправ, хотя и сейчас не думаю, что это была наша война. Правда, деваться нам и в самом деле было некуда, но воевали мы в интересах евреев.
- И ты меня прости, - в свою очередь извинился за давний грех Дима. - Ты, конечно, контра, но для меня это уже не так важно.
- Еще бы, - усмехнулся Андрей, - теперь вы, евреи, сами становитесь контрой, - и сделав этот исторический вывод, пророчески добавил. - Боюсь, вы и на этом поприще вполне преуспеете.
Вплоть до окончания школы они дружили, оказывая по мнению учителей, друг на друга самое дурное влияние, а потом пути их разошлись. Видимо, обоюдное влияние и впрямь сказалось, причем самым неожиданным образом. Во всяком случае, ничем другим объяснить превращение Димы в служителя культа, в котором наряду с другими достойными людьми с церковного амвона поминались и " от жидов пострадавшие", а его друга в профессионального защитника идей коммунизма, я бы не решился. Но это я. Сами друзья, встретившись однажды на подпольной выставке идеологически вредных художников, были далеки от моей интерпретации причин случившихся с ними метаморфоз.
Выставка состоялась на квартире Верочки Семисветовой.
- Ты, конечно, из КГБ, - шутя расколола она молодого Андрея Павловича, на что тот нимало не смутившись ответил:
- Считайте меня коммунистом.
- Да пошел ты! - громогласно подключился к беседе уже изрядно подвыпивший автор полотна под названием " Как вам обустроить христианский погром", сюр-передвижник Василий Вий-Близдиканьский. Все стихли в ожидании продолжения монолога, однако Вася умолк, обвел всех внимательным мутным взглядом, попутно вспоминая, с чего, собственно, начался весь сыр-бор, и так и не добившись успеха, все равно заплакал от не вполне конкретного умиления. Мало-помалу к нему стали присоединяться все остальные. Даже Андрей Павлович пустил одну другую, сначала конспиративную, а потом самую настоящую слезу в общий котел.
Только лицо Верочки, застыв, выражало холодное отчуждение.
- Соборность, - хлюпая носом, констатировал Вася. - Артельность. Плачем вместе, смеемся вместе. Хорошо-то как без жидов - и он заулыбался блаженно. И все, кроме, конечно, Верочки, заулыбались.
- А вот и чадолюбивый отец наш,- внезапно перестав улыбаться, но при этом широко распахнув объятия бурно устремился навстречу появившемуся отцу Дмитрию далеко не всегда точно прогнозируемый Вася, но ему благоразумно не дали добраться до цели. Впрочем, эмоционально подуставший живописец не стал сильно расстраиваться, справедливо рассудив, что и так достаточно отличился., чтобы войти в летопись данного вернисажа. Воспользовавшись относительным затишьем, священник и кагебист порознь принялись усердно изучать каждую выставленную работу, но поскольку комната была одна и стен в ней было не более четырех, они довольно скоро сошлись в одной точке перед уже упомянутым полотном Вий-Близдиканьского.
Инициативу, как всегда, проявил Андрюша:
- Что же ты, сукин сын, в раввины-то не подался?
- Зато ты теперь - комиссар.
- Да, уж.
- М-да.
Так они подакали и помычали в задумчивости, в сущности уже в общих чертах угадывая будущее, в котором стоят теперь обнявшись перед отверстием в полу кабинета старшего лейтенанта КГБ Андрея Павловича Петрова.
- Очень странно, - осторожно высвобождаясь из крепких офицерских объятий, на этот раз первым прервал молчание отец Дмитрий, - мне кажется вы и тогда были уже старшим лейтенантом.
- Честно говоря, старшим лейтенантом я и тогда уже не был. А впрочем, точно не знаю. Да и никто никогда не узнает. Во-первых, КГБ умеет хранить свои тайны, а во-вторых - объективно довольно трудно вычислить истинные звания наших людей. Вполне может оказаться, например, что товарищ маршал является моим осведомителем, а сам я завербован каким-нибудь младшим оперуполномоченным ЦРУ. Но в среднем, по моему внутреннему ощущению, получается, что я на сегодняшний день либо младший генерал, либо сверхполковник. Это, конечно, без учета погрешности измерений. Однако мы заболтались, а мой рабочий день, да и героическая история нашей с вами любимой соборно-артельной родины еще не закончились. Что же вы стоите, батюшка? Сегодня, между прочим, к вам пожалует один очень любопытный визитер, и я бы посоветовал хоть немного отдохнуть до его прихода. Как все-таки долго вечереет сегодня. Но этому раздолбаю князю кажется не хватит и вечности, чтобы добраться, наконец, до Верочки Семисветовой. Надеюсь, вы еще помните ее адрес?
*******
В НИИ, где служил Аркадий, конечно же существовала официальная табель о рангах, однако, по счастью, в стране истинно духовной вес и значение человеческой личности определяются скорее ее местом в иерархии неформальной. "Золото - говно!" - утверждал некогда В.И. Ленин и сим победил, хотя ни малейшего намека на новизну при всех симпатиях к вождю мирового пролетариата в его учении обнаружить невозможно: заядлые сластолюбцы о женщинах, а представительницы самой древней профессии о мужчинах во все времена отзывались примерно так же, как Ленин о золоте.
Итак НИИ, где служил Аркадий, а с ним еще около тысячи научных и инженерно-технических работников, на самом деле более являлся неким духовным орденом, чем единицей плановой экономики. На низшей его ступени, независимо от занимаемых должностей, пребывали сотрудники, чьи души окармливались в рамках дозволенной крамолы. Эти читали братьев Стругацких и слушали Окуджаву. Ступенью выше стояли те, кто уже вкушали запретные плоды. Эти читали Солженицына и слушали "Свободу". И, наконец, духовная элита читала и слушала себя самое. Ее представители, не щадя сил, напропалую сотрудничали с вражеской резидентурой, переправляли рукописи за границу, давали интервью иностранным корреспондентам, минировали мосты, подсыпали сахар в ракетное топливо, служили агентами влияния Тель-Авива и Ватикана, ходили с рогатиной на медведя и лично водили дружбу с академиком Сахаровым. Понятно, что между официальной табелью о рангах и неформальной иерархией существовал совершенно определенный параллелизм, в котором все свободно ориентировались. Так, например, вызов на профилактическую беседу в КГБ соответствовал должности старшего инженера. Повторный же вызов с предварительным обыском на квартире и последующим общим собранием сотрудников НИИ, единодушно и гневно клеймящим отщепенца, тянул уже на должность завлаба, доктора наук. Ну, а взятие под стражу с упоминанием имени сподобившегося по "Голосу Америки" считалось мыслимой вершиной местной карьеры. На большее в провинции рассчитывать было попросту невозможно. Такие люди после отсидки в город не возвращались. Оно и понятно: впереди им светили Москва, Тель-Авив, Америка, Европа и практически гарантированная всероссийская слава.
Все это, разумеется, прекрасно знал князь, хотя понятия не имел ни кто такой Аркадий, ни где он работает, ни то, что именно он является мужем Верочки Семисветовой. Уже почти добравшись до цели, стоя непосредственно перед дверью заветной квартиры, князь вдруг передумал заходить в гости. " Не стоит, - решил он, - я ведь и так все знаю. Все лучшие русские женщины всегда влюблялись в антихриста. Об этом еще Тургенев писал. Отсюда и наши национальные беды. Американки торчат на ковбоях и продаются миллионерам, француженки торчат на мушкетерах и продаются добропорядочным буржуа, немки торчат на рыцарях и продаются тем, кто тех победит, а наши торчат на антихристе и практически не продаются. Мучаются с ним, на каторгу за ним следуют, водку ему покупают, под паровоз ради него бросаются. Пропала Россия. Правда, уже очень давно".
Князь вернулся домой. Его бабушка, старая княгиня, принимала не менее старых большевиков Лазаря Евсеича и Павлазара Моисеича. Оба старца выглядели типичными меньшевиками из советских фильмов на революционную тематику. Именно такие герои экрана, похожие одновременно и на придурковатых профессоров и на алчных ростовщиков, пытались накануне исторических решений протаскивать всякие зловредные резолюции, вступать в сепаратные переговоры и соблазнять былинных рабочих прелестями оппортунизма.
При появлении молодого человека старшие, несколько смутившись, прервали какой-то свой разговор, но продолжили чинную игру в карты. Павлазар Моисеич сидел на прикупе и, мучаясь ревностью, тоскливо и безошибочно предугадывал тот неоспоримый факт, что Лазарю сейчас непременно повезет. Тщетной надежде на иной исход оставалось жить еще какие-то секунды, за которые хронический неудачник вполне успевал бесполезно задуматься над тем, почему, в самом деле, ему всегда приходится проявлять просто чудеса изощренной изобретательности и недюжинного умения всего лишь для того, чтобы показать результат хотя бы ненамного худший, нежели его счастливый соперник. С позиций диалектического материализма это практически не поддавалось объяснению, а всякие другие подходы мгновенно порождали в душе Павлазара Моисеича инстинктивное неприятие. Любая мистика более смешила, чем раздражала его, хотя и на этот раз ему было отнюдь не до смеха. Лазарь, разумеется, традиционно выиграл, вовсе не считая свою победу случайным плодом стечения обстоятельств, что было, конечно, особенно противно.
- Хотел бы я посмотреть, чтобы ты делал с моей картой, - стараясь не глядеть на княгиню, сурово попрекнул соперника абсолютно иллюзорным грехом Павлазар Моисеич.
- Но мы же менялись не глядя, причем всякий раз, когда ты этого требовал, - смиренно оправдываясь, напомнил тот.
Увы, это была сущая правда. Кроме того, внуки и правнуки Лазаря уже два года, как жили в Америке. И окончит свой долгий земной путь Лазарь не здесь, Христа ради, в обкомовской больнице, а где-нибудь на вилле в Лос-Анджелесе, окруженный любящими домочадцами. И, не смотря на все это, его продолжают приглашать на всякие официальные советские торжества в качестве единственного в городе заслуженного человека, видевшего живого Ленина, тогда как аналогичная известность Павлазара Моисеича, наоборот, состоит в том, что он видел живого Троцкого. Как это так выходит? Всю жизнь вместе: в один год на одной улице родились, в одном революционном подполье с одним царем разбирались, в одном полку в одних чинах служили, в одном лагере по одному делу сидели, в одном ларьке для избранных одним дефицитом сейчас отовариваются, а общие итоги судеб диаметрально противоположны? Разве что княгиня была несомненно более расположена к злосчастному Павлазару Моисеичу, зато это, как ни странно, компенсировало в его глазах чуть ли не все. Но, опять-таки, как объяснишь ей, что Лазарь в карточной игре вообще без понятия? Ситуация представлялась просто безысходной. Оценить по достоинству титанические вычислительные усилия и красоту немыслимых комбинаций неоднократно реализованных Павлазаром Моисеичем при абсолютно безнадежном раскладе могли только истинные картежники-профессионалы, каковым княгиня, к сожалению, не являлась. При ее простодушии, она рано или поздно могла запросто заподозрить, что Лазарь просто лучше играет. Нужно во чтоб это ни стало предостеречь ее от подобного чудовищного заблуждения. Но что могут слова? Они лишь называют и повествуют, однако бессильны что-либо объяснить, в особенности непосвященным. А Павлазар Моисеич все и всегда старался именно объяснить. Вот и в последнем своем верлибре, набело переписанном позавчера, он, кажется, ровным счетом все окончательно объяснил, а теперь уже жалеет о том, что поторопился отдать его машинистке. Наверняка, никто ничего не поймет и даже хуже того - поймет неправильно. Конечно, нужно было сначала показать верлибр княгине. Сколько раз она предостерегала нетерпеливого автора от поспешности, и ни разу не ошиблась. Мысленно признав это, Павлазар Моисеич попытался взглянуть на свой верлибр глазами княгини, благодаря чему немного отвлекся от невеселых переживаний. Вместо все еще застящих сознание бубей, да червей, постепенно их вытесняя, внутреннему взору открылись следующие строки:"
Владимир Ильич Ленин, как высшая форма существования материи
( верлибр )
Материя не возникает из ничего
и не исчезает бесследно.
Сознание, наоборот - возникает из ничего,
следовательно исчезает бесследно.
Высшей формой существования материи
является человек,
а самым сознательным человеком
был несомненно Ленин, -
Вот почему именно Ленин
по праву покоится в Мавзолее"
Не смотря на просмотр текста сквозь призму строгой литературной взыскательность княгини, Павлазар Моисеич никаких идейных изъянов в собственном сочинении не обнаружил. К тому же, и художественная задача оказалась решена самым достойным образом. Не называя напрямую Усатого, который испарился из мавзолея, как только того пожелал Никита, автор сумел показать, что тело истинного революционного вождя не то, что меньшевики, да эсеры, но даже кадеты, приди они к власти, так запросто тронуть не посмели бы. Настроение Павлазара Моисеича заметно исправилось, и с величайшим наслаждением душа его перенеслась в завтрашнее утро, когда он придет сюда один и преподнесет княгине, полученный по именному талону том избранных стихотворений русских поэтов серебряного века, в который включены обширные подборки Северянина и Гумилева. " Что вы, мой друг, я вовсе не стою ваших забот", - скажет княгиня, и раскрыв книгу, вслух прочитает:"
Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришел из другой страны,
И мне нравится не гитара.
А дикарский напев зурны.
Не по залам и по салонам
Темным платьям и пиджакам -
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам..." - и после этих достойных женского ума милых и несколько глуповатых слов Павлазар Моисеич сделает ей, наконец, предложение. Вот уже более двадцати лет львиной долей своих государственных льгот и привилегий - от внеочередной побелки потолка до дефицитных лекарств - он делится с княгиней. Пришла пора позаботиться о том, чтобы они остались за ней и тогда, когда ему они будут окончательно ни к чему.
*******
Кургану повезло: полторы сотни лет назад случайно или намеренно, но рядом с ним поставили церковь, которую обнесли невысокой, в пол человеческого роста каменной стеной. Таким образом курган оказался внутри церковного двора и счастливо избежал раскопок. Все просьбы, уговоры, требования и даже угрозы ученых, коим почти всегда благоволили местные власти, как до революции, так и после нее, неизбежно натыкались на непреклонный отказ священников дать свое согласие на проведение археологических изысканий. Даже во времена либеральных и, как тогда считалось, последних и окончательных, ввиду уже стоящего на пороге коммунизма, хрущевских гонений на отсталое религиозное мировоззрение курган всеми правдами и неправдами удалось отстоять. Казалось, весьма удивленные этим обстоятельством всесильные власти мстительно ограничились лишь тем, что прямо в центре площади перед церковью воздвигли суровый военно-патриотический памятник простым героическим партизанам, дула ружей и автоматов которых вполне недвусмысленно глядели прямо на купол храма. Тем дело и обошлось. Тогда. А ныне отец Дмитрий сидел в покоях священника и при свете настольной лампы сочинял очередное обоснование нецелесообразности проведения раскопок на территории, относящейся к церкви. На этот раз давили очень серьезно. К делу подключили саму Академию наук, которую, видимо, сумели довести до полной истерики. Во всяком случае, из посланий, скрепленных печатью с ее благородным именем, со всей очевидностью следовало, что курган будто только для того и насыпали во время оно непросвещенные предки, чтобы именно сегодня, причем как можно скорее, его распотрошили ученые потомки. Отца Дмитрия при этом играючи изобличали в мракобесии и неуважении к советским законам, заодно прозрачно намекая на его не совсем православное происхождение. Становилось совершенно очевидно, что без помощи Андрея Павловича курган и его обитателей вряд ли удастся избавить от столь необходимого науке вскрытия.
Отец Дмитрий весь пребывал во власти данных проблем, когда в дверь постучали, и церковный староста каким-то не своим голосом произнес:
- Батюшка, к вам еврей.
- Ну и что же, что еврей? Евреев тут что ли не было?- стараясь сохранить видимость самообладания, спросил отец Дмитрий, хотя сразу понял, что вот, видимо, и пробил час исполнения того маловразумительного пророчества, которое сообщила ему Святая Дева, если это, конечно, была Она. Случай был во всех отношениях темный и даже с помощью Андрея Павловича так и не удалось прийти к сколько-нибудь удовлетворительной его интерпретации. В общем, выходило, что Дева поручала отцу Дмитрию то ли окрестить какого-то еврея, то ли, страшно даже выговорить, но интеллектуальная честность того требует, этого еврея зарезать.
Между тем, в комнату чуть ли не вкатился маленький кругленький человек чрезвычайно неопределенного возраста. Просто невозможно было угадать, очень ли хорошо он сохранился для своих шестидесяти, или, напротив - слишком уж потаскан для своих тридцати.
- Меня зовут Марлен Владленович, - сразу же представился он, - в честь моего отца, как вы поняли. А фамилия моя - Крайнеплотский, в честь, очевидно, всех моих предков, как я понимаю.
- Очень приятно, - обречено потеребив свою испанскую бородку откликнулся отец Дмитрий. - Креститься надумали?
- Да вы с ума сошли! Буду я ради этого с городской окраины переться на трамвае в сельскую глушь, где от ваших лиманов такая вонь, что уже и морю нечего делать.
- Слава Тебе Господи! - не сдержал вздоха облегчения отец Дмитрий и осенил себя крестным знамением. - Вот уж порадовали, голубчик, так порадовали. Простите великодушно. Так с чем вы пожаловали?
- Во-первых, я пришел к вам, как к еврею, хотя и не совсем еврею, а во-вторых, - Марлен Владленович оглянулся по сторонам и, понизив голос, деликатно закончил. - Ну, батюшка, все же знают, что вы - стукач.
- Понятно, - откинулся на спинку стула отец Дмитрий. - Значит вам понадобились мои связи?
- А вот и не угадали! Пусть эти ваши связи остаются при вас. А я - писатель. Большой писатель и не менее большой ученый, смею вас заверить. И чтобы наша беседа не была голословной, я хочу, для начала, познакомить вас с почти полным собранием моих сочинений, - с этими словами Марлен Владленович извлек из бокового кармана пиджака аккуратно сложенный вчетверо лист бумаги стандартного формата.
- Вы хотите, чтобы я это прочитал? - участливо осведомился священник.
- Нет. Читать буду я. Начнем с ученого труда. Это серьезный социально-психологический трактат о сущности мыслящей души. Поэтому прошу вас полностью сосредоточиться. Итак: " Книга о вкусной и здоровой смерти"...
Повисла пауза, прерывать которую Марлен Владленович, похоже, вовсе не собирался. Полностью расслабившись, он сидел на стуле с видом человека заслуженно наслаждающегося эффектом произведенного им неотразимого впечатления.
- Ну, - наконец не выдержал все более явно недоумевающий отец Дмитрий.
- Это все.
- То есть?
- Все! Неужели вы не поняли? Признаться, от еврея, ставшего православным священником, я ожидал большей сообразительности. Объясняю: это и есть мой творческий метод. Ведь смысл любой работы заключен уже в самом ее названии. Если вы полностью продумали и выстрадали вещь, то вам остается ее только назвать. Собственно, больше писать ничего не надо, потому что название - это суть, а суть подобна семени, которое прорастает в душе. Я вижу, вы опять мало что поняли. Тогда прошу внимания:" Анти-Эдип" - лингвистическо-историческое исследование о "комплексе Электры" у принца Гамлета. Собственно, я сказал уже больше, чем надо.
- Вы что, издеваетесь? И почему "Анти-Эдип"? Неужели вы всерьез утверждаете, что явно тяготея к отцу и фактически доведя дело до убийства матери и ее любовника, принц датский в сущности уподобился принцессе, да и с Офелией вел себя так, словно у него и впрямь не было пениса?
- Вот видите. Зачем же мне еще что-то нужно дописывать по данному вопросу? Впрочем, с наукой все относительно ясно. Не я бы совершил открытие, так кто-то другой, причем совсем на меня не похожий. Куда интереснее обстоит дело с художественным творчеством. Тут, чтобы написать мое, нужно стать мной, иначе у него ничего не получится.
- У кого?
- У того, кто решит писать мое, неужели не понятно? Ну как, я вас спрашиваю, не будучи мной, можно написать повесть " Младший генерал или сверхполковник" ?
Отец Дмитрий начал медленно выпрямляться на стуле.
- Убедились? А, казалось бы, сущая чепуха по сравнению с наукой.
Марлен Владленович вновь взял небольшую передышку, которую отец Дмитрий никак не решался использовать. Несколько раз он порывался возобновить разговор, но малодушно в последний момент передумывал. Марлен Владленович явно безраздельно владел инициативой:
- И как это вас угораздило в священники податься? Никогда бы к вам не пришел, если бы, по всей видимости, не пробил и мой час.
- Так вы все-таки креститься?
- Боже упаси! У вас навязчивая идея, а у меня проблемы скорее Ветхозаветной ориентации. Дело в том, что около трех лет я напряженно работал над главной своей книгой, которую сейчас вам прочитаю. Вы уверены, что готовы? Тогда слушайте внимательно, - и Марлен Владленович торжественно произнес следующие слова:" О сущности всех явлений".
- Боже мой! - простонал священник.
- Я знал, что это вас впечатлит. Это не может не впечатлить. И, кажется, ко мне, наконец, пришел настоящий успех. Я получил официальное приглашение на симпозиум, посвященный тематике моей книги.
- О, Господи! - вновь простонал отец Дмитрий.
- Правильно! - полностью согласился с подобным выражением чувств Марлен Владленович. - Что-то во всей этой истории мне не нравится. Собственно, я догадываюсь, что именно. Боюсь, мне уготована роль Исаака. Помните про такого? А служивый человек, он ведь всегда мнит себя Авраамом. Скажут зарезать, зарежет, пока в силе советской власти не сомневается. И не может ли как-нибудь выйти так, что за всеми участниками сего симпозиума захлопнутся двери товарного вагона, как это уже не раз бывало в нашей и не только в нашей стране, и... - Марлен Владленович не смог сразу договорить, лицо его исказила гримаса скорби, и слезы, созрев и набрав силу, потекли из глаз.
- Не могу, - кое-как совладав с собой, продолжил он. - Как только представлю себе двери товарного вагона захлопывающиеся за живыми людьми, так не могу... Это неврастения уже на генетическом уровне. С вами не бывает? Никакие средства не помогают. Я все перепробовал. Так с этим, видимо, и помрем, но Дмитрий Яковлевич, как еврей еврею, как православный поп простому советскому человеку, пока мы оба еще на относительной свободе... скажите, голубчик, стоит мне идти на этот проклятый симпозиум или не стоит?
- Стоит, раз спрашиваете, - автоматически проявил некоторые познания в области по-своему загадочной нерусской души отец Дмитрий
- Вы полагаете есть надежда? - решив именно таким образом интерпретировать его слова, переспросил Марлен Владленович, вздохнул и возвел очи к потолку, как будто и впрямь намеревался разглядеть сквозь него какую-нибудь подсказку.
*******
Старший лейтенант КГБ Андрей Павлович Петров заболел гриппом. На время болезни вход в его служебный кабинет был опечатан сургучной печатью. В это же время город будоражили слухи о якобы активно ведущейся в нем тайной подготовке либо воровского схода, либо, что уж было совсем из ряда вон, учредительного съезда альтернативной партии. В НИИ, где работал Аркадий, витали всякие разговоры:
- Говорят, будет сама Авива Ликуч из "Голоса Америки".
- Да вы что? Неужели легально?
- Не знаю, не знаю. Однако ждут Сахарова, Высоцкого и кардинала Войтыллу.
- Это ловушка. Вот увидите, всех их схватят и обменяют на Корвалана.
- А как же разрядка?
- Вы что не понимаете? На то и разрядка.
И в поликлинике, где работала Верочка, витали те же разговоры, ибо и поликлиника с некоторых, но уже довольно давних пор все меньше лечила и все больше уходила в духовное подполье. И то же происходило на заводах и фабриках, в учебных заведениях и на предприятиях торговли, в совхозах и колхозах, садах и огородах, в воинских частях и комбинатах бытового обслуживания самой духовной на свете страны.
У входа в подземный ход, недавно сданный в эксплуатацию князем, участников симпозиума встречал отец Дмитрий. Он был в полном священническом облачении и размахивал кадилом, одновременно ухитряясь проверять мандаты. Когда все двадцать восемь приглашенных прибыли, священник сделал перекличку по списку и пригласил всех следовать за собой. Увереннее прочих чувствовали себя два старых большевика - Лазарь Евсеич и Павлазар Моисеич - они единственные из участников симпозиума догадались писать свою книгу "О сущности всех явлений" в соавторстве, хотя мало в чем были согласны друг с другом. Зато теперь у каждого из них в лице другого был здесь по крайней мере один знакомый.
Проделав путь, однажды уже пройденный князем в обоих направлениях, авторы известной нам книги оказались в достаточно своеобразно декорированной по этому случаю комнате, ныне превращенной в конференц зал камерного типа. Прежде всего бросалась в глаза выполненная цветными мелками на потолке фреска, изображавшая Адама и Еву выходящими из мавзолея Ленина, на трибуне которого разместился сонм ангелов по чинам их. На стенах красовались наставляющие, ободряющие и предостерегающие лозунги типа:" Плох тот народ, который не мечтает стать избранным", " Человеку свойственно ошибаться, а коллективу не очень", " Пытать вас не будут, но поработать придется". Слева от двери над выключателем висела небольшая гравюра, являвшая образ конного милиционера в седле, задумчиво играющего на скрипке, из глаз его доброго коня сползали крупные реалистические слезы. И конечно же, дело не обошлось без обязательного плаката с цитатой по случаю. На сей раз его содержание было таково:" Должно надеяться, что сам Бог ниспошлет небесного учителя и наставника людям. Платон ( друг Аристотеля менее дорогой, чем истина) ". Обстановка явно настраивала на серьезный мозговой штурм. За столом президиума сидел человек в форме старшего лейтенанта медицинской службы.
- Переодетый кагэбист! - с нескрываемым упреком посмотрев в сторону отца Дмитрия,
сразу же расколол будущего председателя собрания Марлен Владленович. - И зовут его Авраам.
- Просто у меня сейчас грипп, а зовут меня Андрей Павлович, - откликнулся на эту реплику председатель, и всех это почему-то немного успокоило. - Прошу садиться. Отец Дмитрий, ведите протокол. Озаглавим докуменнт так... "Протокол"...
- Сионских мудрецов! - попробовал схохмить с места ответственный секретарь местного отделения Союза художников и лауреат Василий Степанович Вий-Близдиканьский.
- Отключите ему микрофон! - коротко распорядился председатель.
В мгновение ока от стены отделился скромный молодой человек с отличными манерами и, вероятно, прекрасно образованный. Никто охнуть не успел, как он заткнул кляпом рот и без того онемевшего лауреата и снова растворился в стене.
- Попрошу не выражаться в подполье! - строго предупредил председатель, - потому что именно здесь закладываются лучшие традиции человечества. Авраам и Персей, Моисей и Ромул вместе с Ремом, Христос, Магомет, Будда, Вашингтон, Карл Маркс, Ленин и Сталин, Махатма Ганди, Голда Меир и Ясир Арафат - все они в свое время были подпольщиками или переходили на нелегальное положение, несмотря на то, что всякая власть от Бога, как говорил апостол Павел, сам лучшие свои дни проведший в подполье. Поэтому протокола не будет. Отец Дмитрий, сожгите то, что вы уже успели записать.
- Вечно у них одна рука не знает, что делает другая! - удовлетворенно заметил Павлазар Моисеич. - Но тактику неведения протоколов наша фракция одобряет! Лазарь, ты меня понял?
- Вот вы и возглавите одну из наших двух рабочих групп. А другую группу возглавит, - председатель обвел взглядом собравшихся. - Да-да, вот вы, товарищ.
- А почему он? - послышались недоуменные, а то и возмущенные вопросы.
- Потому что этот товарищ пятьсот страниц своего философского труда посвятил доказательству того, что евреи не любят собак. Дело, как вы понимаете, не в евреях и не в собаках, а в научной добросовестности.
- Это провокация! - раздалась гневная реплика с места. Это не выдержал Борис Семенович, бывший врач, весь свой пенсионный досуг уделяющий поискам и описанию фактов, неопровержимо свидетельствующих о беззаветной любви евреев к животным вообще, а к собакам в особенности.
- Да, провокация, - упавшим голосом, но упрямо повторил он, понимая, что сейчас ему скорее всего отключат микрофон.
Однако этого не произошло. И по счету:" Три!" обе рабочие группы приступили к исследованиям. В результате старший лейтенант Андрей Павлович Петров получил именно то, на что рассчитывал: два взаимоисключающих неподдельных гласа народа в форме подробнейших меморандумов, излагающих суть русской национальной идеи в перспективе на ближайшие двадцать лет. Один был озаглавлен "Третий Рим и абсолютный дух", другой - " Новый Иерусалим и крайняя плоть". Старший лейтенант долго пытался разобраться, что же ему лично более по душе, но так и не смог. В любом случае выбирать будет начальство, которому и следовало передать оба документа. Так пришло время спросить себя:" А зачем тебе это было нужно?" и ответить:" Глупый вопрос, вернее, ненужный. А зачем князь пятнадцать лет рыл подземных ход? Уж, наверняка не для того, чтобы я им воспользовался. А с другой стороны получается, что именно для того и рыл". Медитируя таким образом, старший лейтенант готовился к неизбежному. Он знал, что уже не сможет убедить себя не сунуть голову в пасть неизвестности и только пытался не прогадать с моментом - ведь бывает, когда все за тебя, а бывает, когда все абсолютно то же самое почему-то против. Именно на этом непостижимом феномене природы и держится астрологический бизнес. Наконец, Андрей Павлович решился, исходя, разумеется, из каких-то своих доморощенных, но ничуть не менее хитроумных, чем астрологические, расчетов. И пошли месяцы томительных и мучительных ожиданий, когда он по мельчайшим признакам - выражению глаз собеседников, крепости рукопожатий, частоте вызовов на ковер - пытался вычислить, хороши его дела или плохи. Период вынужденного ожидания своей участи - лучшее время для сомнений, которые изводили старшего лейтенанта, как никогда. " Конечно, я прокололся в самой идее, чисто поповской по сути и происхождению. Это все тлетворное влияние чертова батюшки. Теперь поди докажи, что я его, а не он меня вербанул. Откуда, спросят, ты взял, будто простым людям дан дар ясновиденья, который мельчает по мере продвижения наверх, так что на самой вершине оказываются просто связанные по рукам и ногам тотальные слепцы? Да и что это за компания чистых сердцем? Марлен Владленович? Вий-Близдиканьский? Гоголь? Толстой? Александр Исаевич? Глупости все это, и трижды были правы древние евреи, если я их правильно понял: у Мессии, словно у Адама, не должно быть ни прошлого, ни предыстории, ни детства, ни отрочества, ни юности. Он должен сразу появиться царем, генералиссимусом, императором Бонапартом, канцлером, президентом, генеральным секретарем, верховным главнокомандующим, фюрером, наконец. Но, кто из нас, положа руку на сердце, искренне считает себя глупее фюрера? Да сами же евреи на это ни в малейшей степени не способны. Вот и получается, что святые угодники для души - это те, кому ни в чем не позавидуешь. Разве признаешь гением, а тем более Мессией хорошо устроенного благополучного человека? Да лопнешь скорее. Нам бомжа подавай. Не приведи Бог лишат Сахарова звания академика", - так думал и по-своему молился Андрей Павлович, пока не доставили его однажды сверхспецсекретным рейсом на неведомом американской разведке летательном аппарате в саму Москву. Похоже, его услышали.
*******
Посреди огромного дворцового зала стояло кресло, в котором восседал Генеральный секретарь. Руки и ноги его были связаны, глаза закрыты. Метрах в двадцати, прямо перед ним вот уже минут двадцать на вытяжку стоял Андрей Павлович, офицер из провинции.. Так прошло еще минут сорок, которых Андрей Павлович уже не заметил, не испытывая при этом никаких неудобств, потому что понял, что наверняка превратился в статую и, значит, представление его о времени тоже изменилось соответствующим образом. И вдруг раздался до неправдоподобия знакомый голос властителя полумира, высшего руководителя партии и правительства:
- Развяжите мне руки. Развяжите мне ноги. Поднимите мне веки. Наденьте мне очки. Дайте текст, наконец.
Откуда ни возьмись появилось великое множество референтов, адъютантов, курьеров, подавальщиц, медсестер, лиц без определенно выраженного функционального назначения, - все они гроздьями и в индивидуальном порядке сыпались с потолка, вылезали из стен, вырастали из-под пола, что нимало не удивляло старшего лейтенанта. Тут же начались дворцовые интриги: кто-то кого-то подсиживал, кто-то что-то проталкивал, одни многозначительно переглядывались за спинами других, другие удовлетворенно потирали ладоши, третьи только тем и занимались, что хорошо скрывали свои эмоции. Не менее, чем для дюжины наташей ростовых это был их первый бал. Для иных, увы, этот же бал был последним. Но в целом, хотя все решали, казалось бы, исключительно свои проблемы, распоряжение генсека оказалось в точности исполненным, словно кто-то неведомый и впрямь ни на мгновение не упускал из виду некоей генеральной линии, о существовании которой, может быть и сам генсек не более, чем смутно догадывался.
- Здравствуйте дорогой, Андрей Павлович, - не отрывая глаз от бумаги, принялся неторопливо читать генсек, когда все стихло вокруг.- Поздравляю вас с выполнением важного правительственного задания и награждаю исполнением трех ваших желаний. Кхе-кхе.
Генсек отложил текст в сторону, снял очки и уже с некоторым интересом посмотрел на будущего собеседника:
- Стараешься, значит, братец? Одобряю. Только не верь ты попам, потому что, чем человек выше поставлен, тем ему видней, вплоть до ясновиденья. Ну-ка, подойди ближе. Посмотри мне в глаза. Все. Первое твое желание, считай, исполнено. Хочешь отмены Шестой статьи Конституции? Так ее еще не приняли. Вывести войска из Афганистана? Так их туда пока не ввели. Но ты не дергайся, наберись терпения, и все будет, как скажешь. И Сахарова из ссылки освободят, и Солженицына напечатают, и даже с Израилем дипломатические отношения восстановят. Шучу, конечно. Переходим ко второму желанию. Хочешь ты, чтобы курган около церкви, где дружок твой, отец Дмитрий, служит, не трогали. Будет исполнено. А сверх того, присваиваю тебе внеочередное звание старшего генерала, я ведь не Ирод какой. Да и, правду сказать, мученикам в такой общественно-политической обстановке особо ловить нечего, так Верочке Семисветовой и передай. Жаль только мгновения остановить невозможно. Даже десятилетия, и то не получается. А что до третьего твоего, и стало быть, самого сокровенного желания, так оно и без меня давно исполнено, причем в глобальном историческом масштабе. Кто теперь Авраам? А с исааками и того хуже. Помнишь, как сидя на горшке в детском саду, ты спрашивал у Димы:" Какая разница, что обо мне подумают через сто лет, если один раз живем?" И еще ты говорил:" Даже объективно смысл жизни курицы заключается не только в том, чтобы я ее съел. А что мы знаем о субъективном?"... Тогда ты об этом думал, и сейчас ты об этом думаешь. Когда вы, наконец, подрастете?. Свяжите мне руки. Свяжите мне ноги. Не забудьте опустить веки. Застегните пристегные ремни. Берегите Картера. Поехали!
До сих пор звучит в ушах старшего генерала КГБ Андрея Павловича Петрова этот незабываемый голос.
*******
Декабрьским вечером 1976 года, спустя ровно сто тридцать лет и два месяца со времени окончательного разрыва Карла Маркса и Фридриха Энгельса с Прудоном, князь и старая княгиня пили чай с вишневым вареньем и смотрели телевизор, на экране которого свежеиспеченный маршал Советского Союза, он же Генеральный секретарь ЦК КПСС, он же Брежнев Леонид Ильич и прочая, и прочая , и прочая, обладатель всех мыслимых и немыслимых наград, включая даже Орден Большого Сайомба Монгольской республики, получал, тем не менее, еще одну - за выдающиеся заслуги и в связи с семидесятилетием со дня рождения. Очередная награда представляла из себя условно боевое режуще-рубящее оружие в виде красавицы-шашки, отдаленно символизирующей бывшую классовую борьбу.
- И все-таки не выйдет из него старого большевика, - вынесла княгиня свой окончательный приговор, и тут же раздался дверной звонок.
Гостей как будто не ждали. Князь открыл дверь и увидел на пороге записку. Пожав плечами, он принял послание и, вернувшись в комнату, прочитал::" Прошу срочно зайти". Подпись Верочки нельзя было не узнать. Бабушка внимательно посмотрела на внука и обо всем догадавшись, вынесла свой второй за сегодняшний вечер приговор:
- Мне она всегда нравилась
Следующего приговора князь дожидаться не стал.
У Верочки тоже ужинали. За обеденным столом перед стаканом чая и халвой на блюдечке сидел подросток лет четырнадцати. Он ел и запивал с какой-то неестественной, как показалось гостю, сосредоточенностью.
- Сын? - тихо спросил князь.
- Муж, - внятно ответила Верочка. - Теперь он ни на что не реагирует. Видимо, скоротечный аутизм, хотя я ни о чем подобном не слышала.
- Какой муж? Какой аутизм? - оторопел князь.
- Мой муж. Скоротечный аутизм. - пояснила Верочка.- Больной уже в течении недели каждый день становится словно бы на год младше.
- Да ты что? Врача вызывали?
- Я сама врач, если ты не забыл. И жена.
Они помолчали.
- Князь, - вновь заговорила Верочка, - я тебя очень прошу побыть эти дни со мной. И ночи тоже.
- Конечно, конечно, - заторпился с ответом князь. - Я только бабушке позвоню.
Через четыре дня Аркадию было уже десять лет. Он по-прежнему никак не реагировал на присутствие людей, но ел, пил и справлял прочие естественные потребности регулярно, не обнаруживая видимых функциональных нарушений. Князь и Верочка держались стоически, ухаживая за подростком и аккуратно обходя тему его ближайшего будущего.
- Но чем-то это должно кончится, - когда Аркадию стукнуло пять, не выдержал и высказался, наконец, вслух по данным обстоятельствам князь. - Мне кажется твой супруг вовсе не намерен шутить.
- Какие могут быть шутки? Аркадий просто уходит от нас.
- Он не говорил, куда?
Верочка внимательно посмотрела на князя.
- Прости, - тотчас смутился он. - Но мне действительно интересно. Это, конечно, нервы. Я, пожалуй, сбегаю за пеленками, а то потом недосуг будет.
Еще через пару дней Верочка и впрямь была с младенцем на руках. Князь помогал, как мог, и стараясь не думать о неотвратимом, все-таки начал чувствовать признаки надвигающейся сильнейшей мигрени в сопровождении все учащающихся позывов на рвоту. Когда же младенец неожиданно произнес отчетливую латинскую фразу (кажется он не совсем точно, но весьма к месту цитировал стих Овидия), привыкший за последние дни к некоторым неожиданностям князь решил, что дело, может быть, пошло на поправку.
- Что же ты стоишь? - отвлекла его от благих надежд Верочка . - Пора посылать за священником.
- Разве он собирается исповедоваться?
- Это не ваша забота, князь. Извольте выполнять волю матери!
- Жены, - осмелился все-таки уточнить князь.
Через час он возвратился с отцом Дмитрием, не будучи уверен, что тот хоть что-нибудь понял из его сбивчивых объяснений. Правду сказать, князь уже вообще ни в чем не был уверен. Оставалось одно: честно и храбро служить Верочке, чтобы окончательно не потеряться, ибо человек без хозяина, в лучшем случае - полчеловека. А когда-нибудь наступит срок и князь сам станет Верочкой, а Верочка, в свою очередь, князем, как отец Дмитрий давно превратился в Андрея Павловича, а Андрей Павлович в отца Дмитрия, как Павлазар Моисеич и Лазарь Евсеич по многу уже раз перевоплощались друг в друга, а теперь княгиня-бабушка медленно, но верно становится Павлазаром Моисеичем, а тот, неотвратимо, княгиней-бабушкой. Вот и Аркадий становится самим сбой, самим собой, самим собой... Вот и Аркадий...
- И вот что еще, батюшка, - очнулся и счел своим долгом напоследок предостеречь князь. - Как бы глупостей не наделать. На сколько я понимаю, младенец не такой уж и православный. Между нами говоря, судя по всему - типичный еврей.
- Крестили мы и евреев, - спокойно отвечал батюшка. - и неожиданно для себя уверенно, на манер заправского хирурга, распорядился:
- Тампон. Скальпель.
- Чего изволите? - не веря ушам, переспросил князь.
- Инструмент в тумбочке, - словно давно была готова к чему-то подобному подсказала Верочка.
Исполнив свой религиозный и, в данном случае можно считать, вполне интернациональный долг, обессилившие от напряжения батюшка и преданно ассистировавший ему князь принялись отстранено наблюдать, как младенец все быстрее уменьшается в размерах.. Вот он уже вообще перестал быть похож на дитя человеческое, помещаясь весь целиком на ладони жены. А вот на ладони был уже едва заметный, практически бесформенный сгусток чего-то. Потом ладонь оказалась пуста.
- Так! - прежде чем позволить себе лишиться чувств, успел произнести князь. - Материя не исчезает из ничего и не возникает бесследно, - и обведя пространство перед собой еще достаточно осмысленным взором, он с хитрым прищуром спросил у кого-то:" Но что же это доказывает?" после чего с чувством до конца исполненного долга, как подрубленный, повалился на пол.
У батюшки видимо тоже возникли какие-то вопросы. Сомнамбулически пятясь, он сумел добраться до стены, и убедившись, что отступать дальше некуда, осел, частично испустив дух, будто меха отыгравшей гармони. Сознание покинуло его. И только Верочка, при всех своих чувствах и в полном сознании, продолжала стоять, как стояла, глядя отрешенно на опустевшую ладонь.
ЭПИЛОГ
Следствие об исчезновении Аркадия милиции фальсифицировать не удалось, но винить ее в этом не стоит. Она сделала все от нее зависящее, неопровержимо доказав, что Верочка с двумя приятелями расчленили труп. Такие вещественные доказательства, как тампон, скальпель и, самое красноречивое - натуральная крайняя плоть потерпевшего не оставляли подозреваемым никаких шансов на возможность избежать правосудия. Но, видимо, один из преступников, если не каждый из них, оказался с такими связями, которые стоили любых смягчающих обстоятельств. Дело неожиданно передали в КГБ, и всю компанию вскоре освободили из под стражи. Честные милицейские следователи, уже почти добившиеся чистосердечных признаний, только разводили от досады руками, но сильно не удивлялись, находя утешение в том, что есть еще навалом подследственных, которые не успели обзавестись могущественными заступниками. Зато старший генерал КГБ Андрей Павлович Петров увлекся абсолютно несолидным с точки зрения коллег расследованием какой-то уголовщины. Впрочем, при его звании можно было себе позволить некоторые чудачества, вплоть до удовольствия изредка поработать из любви к искусству, науке и религии. Получив научные отчеты, в которых случившееся с Аркадием одними экспертами объявлялось вполне вероятным, другими почти невероятным, но ста процентов ни за, ни против в обоих случаях не давалось, Андрей Павлович с чистой совестью задействовал религиозных консультантов. Те сработали на удивление четко и быстро. Уже через день на столе старшего генерала лежали сделанные независимо друг от друга заключения православных и иудейских богословов, в которых на все сто процентов утверждалось, что ни о каком пришествии, а тем более ушествии Мессии в данном случае речи идти не может, и мы наверняка имеем дело с индивидуальной истерией и коллективным гипнозом. " Это по крайней мере убедительно и надежно, - остался очень доволен указанной точкой зрения Андрей Павлович. - Как же это я сам не догадался? Гипноз. Истерия.". Завернув вещественные доказательства в бумагу, он покинул свой кабинет, воспользовавшись подземным ходом, где совершенно неожиданно для себя повстречал Генриетту Соломоновну с младенцем Аркадием на руках. Оба, перебивая друг друга, что-то взахлеб пытались втолковать генералу на разговорном иврите, но он, словно не замечая их усилий, упорно шел к цели, и они в конце концов отстали. В город он выбрался без странных попутчиков и, оглядевшись, присел несколько перевести дух на скамейку перед изваянием кормящей львицы. В последний раз старший генерал позволил себе такую роскошь, кажется, лет десять назад. Тогда тоже вечерело, но и городской сад, и главная улица были заполнены гуляющими людьми. Андрей Павлович качнул головой, отгоняя прошлое, встал и быстро пошел по направлению к морю. Выйдя на самый дальний причал Морского вокзала и легко убедившись, что хвоста за ним нет, он бросил вещественные доказательства в темную воду. "Гипноз как-нибудь обойдется и без реликвий , по крайней мере подлинных", - мысленно пообещал он неизвестно кому, но не в последнюю очередь Марлену Владленовичу, который по его сведениям уже успел написать документальную повесть "Вернись, Аркадий!".
Через некоторое время Генриетте Соломоновне вручили документ о том, что сын ее пропал без вести. Как ни странно, это несколько успокоило совершенно безутешную доселе мать, словно официальная бумага и впрямь, вопреки своему содержанию, делала некое, пускай и никому неизвестное, существование Аркадия совершенно реальным. Аналогичная справка о пропавшем муже пришла по почте и к Верочке Семисветовой. Она разорвала ее на клочки, которые заказным письмом отправила в местное управление КГБ.
А документальная повесть Марлена Владленовича получила самое широкое распространение в самиздате и даже была опубликована за границей. За ее чтение и распространение начали давать сроки. Такого успеха сам автор явно не ожидал. " Это далеко не лучшее из того, что я написал", - не понятно на что обижаясь, твердит он и поныне. Но верят не ему, а его повести. Иначе, как объяснить тот несомненный факт, что секта " Вернись, Аркадий" сделалась главной головной болью среднего маршала ФСБ Андрея Павловича Петрова. Он уже давно работает в Москве, но и адептов секты тут теперь хоть отбавляй. То же можно сказать и о Нью-Йорке, куда перебрались Верочка и князь, и о Мюнхене, где живет вышедший за штат отец Дмитрий. Недавно он получил письмо из Иерусалима от Марлена Владленовича. Тот сообщает, что как ни крепился, а не выдержал и побывал в качестве туриста в их родном городе, который - кто бы мог подумать - тоже, правда, слава Богу, не сходя с места, сменил гражданство, и что всего, конечно, не расскажешь, но в покоях священника, где они когда-то беседовали, сделали евроремонт, а курган все-таки раскопали:" Нам предков дороги могилы,
Ну, пару тысяч лет от силы,
Потом в душе сгорают пробки,
И начинаются раскопки", - грустно цитирует он одного из современных кандидатов в классики, заканчивая свое послание сентенцией о поре мемуаров, наступившей для их поколения. " В сущности я их уже написал: " Изгнание из могил, или ностальгия покойников", - так называется моя новая книга. В общем, будете в Иерусалиме, непременно заходите, а уж я в Мюнхен не ездок, сами знаете. Всегда ваш Марлен сын Владлена".
P.S.
Прошло две тысячи лет. А может и не прошло, хотя, случись такое, кто бы в это поверил? Поэтому, оставаясь реалистами, будем настаивать - прошло две тысячи лет, за которые, как всегда, мало что по существу изменилось: люди остались людьми, звери зверьми, рыбы не стали птицами, и насекомые в массе никуда не делись, по-прежнему, несмотря на все ухищрения разума, самым наглым образом досаждая подчас человеческой плоти, но временами и веселя сердце своей кропотливой незатихающей суетой. А вот из всех героев нашей истории в памяти людской сохранились лишь образы младенца Аркаши и генерального секретаря. Да и то сказать, сохранились ли, если рассказывают о них всякие небылицы, приписывая одному авторство сотен пословиц и поговорок едва ли не на всех известных науке мертвых языках, а другому загадочную заповедь:"Берегите Картера". О каком именно Картере идет речь, и почему его так необходимо беречь? Об этом спорят, иногда чуть ли не до звездных войн доходя. Однако в целом коллективная память о чудесном младенце и добром генеральном секретаре безусловно способствует смягчению нравов, стимулируя поиск истины и нравственного идеала.
Так обстоят дела со временем. Что же касается места, то какие только веси и города не претендуют на право слыть истинной родиной Аркаши. Не будем спорить.



Объявления: