Всегда так: или ты благородная, чинно-умная собака и, не отличаясь от других, между тёплых батарей нежно облизываешь языком собственный зад. Или сердце твоё, не давая покоя, гонит тебя в безумие, любовь и неизвестность.
А сейчас я попрошу: О, Господи! Дай мне безумие, хоть на час, хоть на год, дай мне шанс, Господи, а то я уже всё забыл.
Это был обычный, туристический автобус с умными, хитрыми бабами и мужиками, которых потом назовут точно и просто - челноки. Он отходил в семь утра от известного всем в городе универсама и шёл в зимнюю, белую Польшу, готовящуюся к Рождеству. В программе был Люблин, Освенцим, базар, магазины. И усиленный ужин на второй вечер - так значилось в программе путешествия. Настроение у людей было приподнятое, шофёр мурлыкал музыку, в салоне пахло съестным, и забитый вещами автобус катил-катил себе вперёд без остановок.
Пока не подошла земля другая - Польша.
И вот, совсем уже была ночь, когда автобус свернул, наконец, с шоссе и остановился у светящейся огоньками гостиницы, на крыше которой красовался застывший перед прыжком олень. В холле горел неяркий свет, освещавший регистратуру и огромных размеров картину, на которой пышная, нагая женщина, забыв себя, куда-то мчалась меж красных облаков на красном же бешеном быке. Этот, Сергей, в отличие от всех ехавший в первый раз и первый раз оказавшийся в такого рода незнакомо фешенебельном месте, получив ключи, открыл свою комнату и вообще застыл заворожённый: в комнате, с таким мягким, всем приглушённо-коричневым убранством, прямо перед ним во всю стену протянулось окно. Шторы были раздвинуты и в окне, в тишине, в обнимку с идущим откуда-то светом нехотя - медленно падал снег. Сердце ёкнуло, он сел на пол, наткнулся рукой на радио, встроенное в тумбочку, включил, выключил, и под музыку тишины смотрел и смотрел на снег.
Утро наступило в один миг, и утром дали лёгкий завтрак, и повезли на запланированную экскурсию в кажущийся пустым старинный город. В этом городе, как сказала, заметив его чёрную шевелюру, экскурсовод, раньше жили евреи.
А ужин был очень весёлый. Мужчины и женщины из автобуса сидели за столами, пили обещанное усиление - водку и рассказывали друг другу анекдоты, тонувшие во взрывах хохота. Между делом, в процессе общения, они непринуждённо разбивались на пары, чтобы ночью не было уж очень скучно после тяжёлых, трудовых будней.
Сергей, оторвавшись, вышел покурить в холл и принялся рассматривать картину, на которую ещё вчера обратил внимание.
- Нравится? - Кто-то спросил его.
Он обернулся: позади стоял поляк и пошатывался.
- Нравится, - ответил с вызовом.
- Что?
- Бык
- Мою любимую картину "пся крев"! - Запальчиво сказал поляк. И вдруг рассмеялся. - Анджей, меня зовут Анджей, а тебя?
- Сергей.
- С автобуса?
- Да
- Ладно, хорошо, ну что, пошли?
- То есть как "пошли"? Куда? - Сергей не понял.
- Как куда? Ко мне домой. Да это тут рядом. Не бойся...
И неожиданно для себя Сергей кивнул головой:
- Пошли.
Всё, что было дальше, он запомнил очень плохо. Единственное, что разгулявшись, дал бесплатный концерт, спев все русские песни, которые знал. А когда кончилась водка, вызвался её искать, нашёл и главное - сумел вернуться обратно. Тут его взяли за руку и увели. Очнулся Сергей в комнате, где мирно тикали часы, а в правом верхнем углу висел портрет Папы в золоченой рамке. Женщина расстегнула кофту и потянула его на себя, в живое, подвижное тепло.
Вообще, в стране этой, несмотря на обилие джинсов, видимо, было не совсем благополучно. Потому что женщине пришлось встать в пять часов утра, чтобы занять очередь за молоком для ребёнка. Сергей тоже встал, поглядывая на укоризненный портрет Папы, оделся, и пошёл вместе с ней к продрогшей, короткой цепочке женщин у закрытого магазина. Когда вернулись, дверь открыла девушка. Во всём цветастом, как бы цыганском, тоненькая, гибкая, с серьёзными, внимательными глазами. Женщина, увидев взгляд, покорно вздохнула и представила:
- Моя сестра Данута. Она только что вернулась из Австралии.
Девушка стояла молча в дверях, потом, видно, что-то решив для себя, отошла в сторону:
- Прошу пана... Заходите...
Они накормили его завтраком, а потом ушли на работу. Сергей, опоздав на свой деловой автобус, отправился отсыпаться в гостиницу, а дальше - бесцельно слонялся по маленькому, в кружении зимы, городку, где люди жили также, как и в его родном городе, но всё-таки чуть иначе. Он пытался поймать эти ускользающие черты. Смотрел, как одеты люди, какие фильмы показывает местный кинотеатр, как продают цветы, по один-три заворачивая в блестящую фольгу и украшая букет ранее невиданными им разноцветными ленточками. Как надменно смотрятся в зеркала, улыбаясь только себе, женщины с новыми причёсками, видные сквозь витрины парикмахерских... Пока не наступил вечер, и он опять не пришёл к той двери и не позвонил. И ему опять открыли.
Два-три незначащих слова, торопливый ужин, и вот, вдвоём, они уже сидят рядом, не касаясь друг друга и как бы не смотря друг на друга. Какой-то политический фильм по телевизору про их новых руководителей. Потом ещё фильм, где голые актёры обнимали друг друга. Старшая сестра пошла спать в своей комнате. И тут девушка вдруг резко поднялась, напряжённая, как струна:
- Мы сейчас пойдём в костёл, - раздельно, тщательно выговаривая слова, сказала.
- В костёл??
- Да
- Хорошо, в костёл, так в костёл..., - турист ничего не понимал.
Сумрачный, поднявший крылья, костёл, как оказалось, был открыт ночью. И его девушка встала на колени перед девой Марией. И шептала что-то вполголоса, шептала... Он смотрел на неё издали и её горячий шёпот постепенно начал упруго заполнять весь величественный, пустой, принадлежащий только ей зал, и подниматься вверх, изнемогая от невысказанности. Он выскочил во внутренний двор и в полосах света, гонимого ветром, стоял один на один с переменчивыми ликами святых, отворачивающихся от него.
Она вышла успокоенная. Притихшая, но позже, дома, в сладкой постели, неистово отдавалась, и стоны её при этом напомнили ему, этому всё помнящему быдлу, шёпот костёла.
А утром было пиво. Пиво было теперь всегда, когда она уходила на работу. Он приходил в местный бар, платил, и продавщица с постоянной сигаретой в крашеных красным губах, улыбаясь, протягивала кружку, зная, что это только начало. Польский он не знал, но удивительное дело, по мере опьянения, заполнения себя холодным, тяжело-соломенным пивом, он начинал всё более и более понимать соседние разговоры и даже вступал в них, говорил, его хлопали по плечу, и вот, он уже внутри, и день проходит, темнея, и скоро вернётся его девушка, и сладостный ток её ожидания пробирает тело.
На базар он так и не поехал. И в Освенцим тоже. На базар - потому что не было денег. А в Освенцим - потому что не хотел портить себе настроение. Да и какой Освенцим, когда член стоит и, оказалось, что есть куда его пристроить. А в голове при этом нежнейшая, сладостная муть. Вообще, коллеги по автобусу, озабоченные куплей-продажей, больше его не видели.
В последний перед отъездом вечер Данута пригласила его в ресторан. Он пошёл, но пошёл с ужасом. Боясь, что не хватит денег расплатиться. Вместе с ними были друзья: светленькая. С подвижным смешливым лицом её подруга и жених при ней, молчаливый парень с шахты. Лёгкое вино, закуска, светлый. Просторный зал. Вдруг из-за соседнего столика кто-то встал с шумом, опрокинув стул:
- Ах ты рыло свиное, коммунист! Мало натерпелись из-за вас! Ну куда придёшь - всюду они! Загадили всё, на базар иди, вон отсюда!
Сергей напрягся, но почувствовал на плече лёгкую, успокаивающую ладонь Дануты. Его девушка быстро шагнула навстречу буяну и, остановившись перед ним, начала быстро, вполголоса говорить и тот, растеряв пыл, угрюмо молчал.
Денег с Сергея не взяли. Когда он полез в карман, Данута покачала головой:
- Ты наш гость. Не надо.
- Но я же не могу совсем не платить, - возразил Сергей, - хоть что-нибудь возьми...
- Ну хорошо, - вздохнула, - вот приедешь домой, - задумалась на секунду, - и пришли халвы.
Утром он собрался уходить, но она не пошла провожать. Сидела, нахохлившись, опустив глаза, в постели. И когда Сергей, не решаясь выйти, топтался в дверях, тихо сказала:
- Я буду скучать. Как выйдешь, хлопни дверь посильней...
Ну что, обратный путь был быстрее. Нагруженные, пока ленивые коробейники набирались сил перед таможней. И он, не пришей рукав, болтался между ними. Выйдя около универсама, поехал на троллейбусике домой. И в первую же неделю отправил обратно посылку, набитую вкусной. Подсолнечной, аккуратно завёрнутой в бумагу с цветочками, халвой.
Да, господи, конечно. Всё правильно. Закончим всё халвой.