ДИНА РУБИНА
ПОД ЗНАКОМ КАРНАВАЛА
" Разница между комической стороной
вещей и их космической стороной
зависит от одной свистящей согласной".
(В.В. Набоков)
Который год пытаюсь понять - что держит меня на плаву в моем
небезупречном, небезболезненном и небезоблачном здешнем существо-
вании. И думаю - его откровенная, брутальная, убийственная карна-
вальность. Перемена лиц, образов и масок; вывернутый наизнанку
смысл существования; ситуации - перевертыши, их откровенная теат-
ральность и откровенный фарсовый идиотизм. Маски грубо размалева-
ны, служанка переодета госпожой, госпожа - куртизанкой и все иг-
рают чьи-то роли. Играют грубо, упрощенно, условно, ибо ничего не
поделаешь - площадный театр.
И только иногда блеснет в прорези глаз идиотской маски внима-
тельный и насмешливый взгляд, каким смотрят на нас с портретов
шуты Веласкеса.
Вот такая история.
Живет в Израиле человек по фамилии Ленский. Это еще не начало
карнавала, еще не смешно. Обычная еврейская фамилия, у нас и
Пушкины попадаются.
Когда-то в Советском Союзе этот Ленский в знак протеста против
ввода советских танков в Прагу сжег красный флаг на площади Сво-
боды в Риге. Разумеется, его схватили, судили, дали срок, который
он отсидел тютелька в тютельку.
После чего репатриировался в Израиль, на историческую Родину, в
демократическое государство, где, как он полагал, забудется страш-
ный коммунистический сон.
Но в Израиле в это время у руля стояла Рабочая Партия, у кото-
рой, как известно, на трибуне с одной стороны национальный бе-
ло-голубой флаг, а с другой - красный.
Что там говорить. Ленский сжег красный флаг на площади Царей
Израилевых в Тель-Авиве. Его схватили, судили, дали срок (надо
отдать справедливость - гораздо меньший), он отбыл его и вышел на
свободу.
И вышел он на израильскую свободу законченным диссидентом.
Жил на так называемых территориях, состоял в организации КАХ,
ходил с оружием, участвовал во всех антиправительственных демонс-
трациях, (неважно - какая партия стояла у власти), а также митин-
говал на всех митингах. Он участвовал во всех забастовках - будь
то служащие аэропорта Бен-Гурион или работники детских садов и
ясель. Словом, человек сросся с карнавальным костюмом "закорене-
лый правонарушитель".
Стоит ли говорить, что израильская полиция и органы госбезопас-
ности в любой заварушке привыкли тянуть за ниточку, которая при-
ведет к вечному диссиденту Ленскому.
И вот моя соседка, работающая каким-то мелким секретарем в
следственном отделе иерусалимского полицейского управления, описа-
ла мне сценку, свидетелем которой стала на днях.
Действующие лица:
Студент, юноша лет двадцати, из интеллигентной ленинградской
семьи, привезенный в страну в возрасте шестнадцати лет - то есть,
человек, обремененный некоторым грузом русской культуры.
Офицер полиции, йеменский еврей лет сорока пяти, привезенный в
страну в детстве. В любом случае никак не обремененный грузом
русской культуры.
Между ними происходит следующий диалог.
Полицейский: - Ты про Ленского слышал?
Студент: - Да...конечно.
Полицейский: - От кого?
Студент иронически поднимает брови, оглядывается на секретаршу,
наконец говорит:
- То есть как - от кого? От Пушкина.
Офицер быстро помечает что-то на листке перед собой.
- А где он сейчас - знаешь?
- В каком смысле - где? - настороженно спрашивает молодой чело-
век, - его же это...убили...
- Как - убили!? - вскрикивает визави, - Кто убил?!
Он вскакивает из-за стола и начинает в страшном возбуждении
кружить по комнате. Очевидно, его сильно задевает тот факт, что
этот сопляк знает об убийстве Ленского, а он, офицер полиции, по-
чему-то не знает. Он останавливается напротив студента и повторя-
ет:
- Кто убил?
Студент, уже чувствуя, что этот странный разговор с сумасшедшим
любителем пушкинского романа пошел по какому-то неправильному
руслу, поеживается и тихо говорит:
- Ну, как же...ну, этот...Онегин же...
Полицейский подскакивает к столу, быстро записывает и это пока-
зание.
И только когда он пытается выяснить - когда произошло убийство,
а юноша, явно подсчитывая что-то в уме, бормочет, что приблизи-
тельно в первой четверти девятнадцатого века...следует, как у Го-
голя финальная сцена с застывшими фигурами и вытаращенными глаза-
ми...
Гротескным преображениям, искажениям, перевоплощениям смыслов
подвергается и язык - важнейшая, если не главная, субстанция наше-
го существования в социуме.
Обратите внимание: коверканье языка, комические языковые ситу-
ации занимают сейчас обширное место на страницах юмористических
изданий повсюду в эмиграции - Германии, США, Израиле. Мучительное
н а д е в а н и е чужого языка, постепенное п е р е о д е в а н и
е сознания - это ли не трагический карнавальный процесс, суть бо-
лезненных эмигрантских перевоплощений.
А ведь с годами происходит еще и обветшание родного языка, час-
тичная его потеря, прорехи именно в смысловых, подтекстовых от-
тенках.
На днях сижу в офисе своего издателя, обсуждаю условия опубли-
кования новой книги. Радио на русском языке, которое работает у
нас двенадцать часов в сутки, включено на всю катушку. Идет пе-
редача "Верстка", в ней обычно знакомят слушателей с тем или иным
печатным изданием, берут интервью у известных журналистов и писа-
телей, у редакторов газет и журналов. Ведет передачу бойкий ста-
рожил. Обладатель глубокого бархатистого баритона, когда-то, в
далекой молодости, он озвучивал линии ленинградского метро ("Ос-
торожно, двери закрываются, следующая станция - Василеостровс-
кая"). Репатриировавшись, обнаружил, что метро здесь еще не пост-
роили, зато радиостанции "Голос Израиля" требуется диктор. С на-
чалом Великой Алии, он расцвел, стал вести литературные передачи,
брать интервью у приезжих и местных знаменитостей. Правда, за эти
годы язык он не то чтобы подзабыл, а как-то...перестал вслуши-
ваться в смысл того, что говорит.
Его собеседник - главный редактор одной из элитарных газет, вы-
ходящих на иврите, назовем его господин Шапиро. В молочном воз-
расте его привезли сюда из России и он понимает по-русски, пыта-
ется говорить, и искренне считает, что знает этот язык, на кото-
ром говорили с ним его родители. Стоит ли уточнять, что смысл
многих его слов и фраз тоже нуждается в некотором дополнительном
объяснении.
И вот в открытом эфире происходит следующий диалог:
- Господин Шапиро, - бодро и напористо вступает ведущий, - мно-
гие наши радиослушатели интересуются - какого размера ваш почтен-
ный орган?
Господин Шапиро, профессор, автор нескольких монографий, почет-
ный член нескольких зарубежных академий, задумывается на мгнове-
ние, затем, преисполненный достоинства, медленно произносит:
- Обычного. Нормального. По пятницам несколько увеличивается...
(само собой, он имеет в виду ряд пятничных приложений)
И оба этих, весьма довольных собой, господина даже не задумыва-
ются - что они несут в открытом эфире.
В этом перевернутом, вывернутом наизнанку мире наши дети -
особ статья. Понятно, что везли их сюда за: здоровым национальным
самоощущением, чувством собственного достоинства, раскованностью,
знанием языка предков, традиций, культуры, религии. Но - Боже
мой! - не за тем же, чтобы они потеряли н а ш болезненно любимый,
родной, самый-прекрасный-на-свете русский язык! А они, наши дети,
катастрофически его теряют.
Заставить мою двенадцатилетнюю дочь прочесть несколько страниц
по-русски - забойный труд шахтера, вгрызающегося в скальные поро-
ды.
- Ну, почитай "Трех мушкетеров"!
- Я уже читала на иврите.
- Вот видишь, а роман "Двадцать лет спустя" на иврит еще не пе-
реведен. Французского ты не знаешь, выходит, вообще эту книгу не
прочтешь? А, знаешь, сколько прекрасных книг на иврит е щ е не
переведены, а на русский у ж е переведены? Ты согласна их не уз-
нать никогда? А книги своей матери ты тоже будешь на иврите чи-
тать?
И т.д., и т. п...
И с бессильной горечью наблюдаешь, как медленно и неотвратимо
уплывает твое дитя к берегам другого языка, и с ужасом понимаешь,
что ему н е интересны книги твоего любимого Юры Коваля, что про
Мэри Поппинс и про Винни Пуха твой ребенок прочел уже на иврите,
а по-русски не прочтет никогда.
Объявление на дверях книжного магазина: "Удержите детям язык!!"
Два года подряд я предпринимала в этом направлении почти герои-
ческие усилия. Например, отправила свою дочь на уроки русского
языка и литературы в вечернюю русскую школу. После занятий пробо-
вала обсуждать пройденное на уроках заискивающим тоном.
- Ну...что вы сегодня учили?
- Этого...ну...Толстов.
- Льва Николаевича Толстого! - преувеличенно артикулируя, говорю
я, - Великого русского писателя. Что именно вы читали?
- Это..."Сливная костячка"...
- "Сливовая косточка"! - подхватываю я с преувеличенным вдохно-
вением. - Это прекрасный рассказ для детей. А ты можешь переска-
зать мне содержание?
Она мнется, похныкивает, переминается с ноги на ногу и посмат-
ривает в сторону телевизора, где должна начаться популярная юмо-
ристическая передача "Зэ у зэ!" (точно это восклицание перевести
невозможно, приблизительно так: "О, это оно!" или точнее: "Ото
то!"). Актеры- довольно крупные мужчины, переодетые женщинами,
(огромные накладные сиськи, лохматые парики, вульгарно накрашен-
ные губы) бегают друг за другом, виляя задами, падают на пол,
задирая вверх волосатые ноги в дамских туфлях сорок второго раз-
мера и щиплют друг друга за все мыслимые части тела.
Долгое время ничего, кроме недоумения и омерзения, эта полити-
ческая передача во мне не вызывала. Пока вдруг я не поняла: да
это же ни что иное, как площадный театр, карнавал в чистом виде!
- Если ты перескажешь мне содержание "Сливовой косточки", - го-
ворю я, понимая всю жалкость этого педагогического приема, - я
разрешу тебе включить телевизор.
Она долго думает, морщит лоб, ковыряет болячку на руке, вывора-
чивая локоть, наконец говорит:
- В общем, там подняли хай из-за фруктов...Представляешь, счита-
ли, кто сколько съел! И папа сказал детям: "Дети мои! Или вы съ-
ели эту сливу? Или вы хотите через это хорошо получить? Не говоря
уже об совсем умереть...?"
- Можешь включить телевизор, - разрешаю я упавшим голосом.
Тут уж не до бесед типа "Поговори со мною, мама!". Хоть бы на
старости лет стакан воды нам подала, что ли, говорю я мужу, если
к тому времени не забудет, как по русски будет "вода"...
Любопытно, что все ино-земное, ино-родное, ино-культурное, по-
пав сюда, в эту стихию кромешного карнавала, немедленно вовлека-
ется в его бешенный водоворот. Глядишь - то тут, то там, в сумас-
шедшем пробеге мелькнет новая маска, размыкается на мгновение
круг, принимая ее в хоровод и..вот уже мчится в колоннадах древ-
ней римской улицы Кардо какой-нибудь бывший инженер из Куйбышева,
нацепив на себя костюм, например, русского экскурсовода. Он бе-
жит, машет палкой, на конце которой завязана яркая тряпочка, и
кричит: "Группа из Винницы, не рабредаться! Помните, что следую-
щий туалет будет только в доме, где проходила Тайная Вечеря!"
Кстати, на ниве русского экскурсо-ведения происходят чарующие
истории, буквально напичканные обмененными смыслами.
Один мой знакомый, экскурсовод, вел недавно группу туристов из
Баку по маршруту "Еврейский Иерусалим". На всем протяжении экс-
курсии под ногами у него путался маленький глуховатый старичок,
слушал, оттопыривая ладошкой большое седое ухо.
Стоя у Стены плача, экскурсовод говорил, что после Катастрофы
европейского еврейства произошел взрыв национального самосознания,
и евреи провозгласили независимость Израиля.
После экскурсии старичок подходит к моему приятелю и явно вол-
нуясь, спрашивает с чудовищным акцентом:
- Послушай, дорогой, не могу понять: какой тут у вас катастроф,
какой взрыв?
Тот терпеливо и громче объясняет, что после гибели шести милли-
онов евреев, что принято называть Катастрофой, произошел взрыв
на-ци-ональ-ного са-мо-соз-нания, и евреи провозгласили государс-
тво.
Старичок вздохнул с огромным облегчением, заулыбался и говорит:
- Ух, слав Богу! Я думал - Пампей!
К слову: костюм полураздетого туриста под знаком хамсина и к
нему маска с намалеванным на ней обалделым выражением: "ну и жа-
рища тут у вас!" - явление, распространившееся за последние годы,
с падением железного занавеса.
К моей подруге приехал в гости - поглядеть Израиль - сват Влади-
мир Иванович, между прочим, кандидат химических наук. Приехал,
разделся до трусов (у нас, действительно, довольно жаркий климат)
и принялся расхаживать по квартире, вышлепывая ладонями на голом
животе "Турецкое рондо" Моцарта. День эдак ходит, два, неделю хо-
дит...Наконец, домашние, ошалев от "Турецкого рондо", решили уда-
лить этого ударника из дому хотя бы на день - проверенным спосо-
бом: ему купили билет на экскурсию "Иерусалим, город трех рели-
гий."
Живут они под Хайфой, а экскурсионный автобус отправляется от
центрального автовокзала. Ну, объяснили свату как добраться до
автовокзала, нарисовали - куда и как, только забыли написать наз-
вание экскурсии. А он, пока добирался, забыл - в какой город
едет, помнил только, что в столицу. И пошел он искать по улицам
русскоговорящих людей (что нетрудно), и наткнулся на совсем све-
женькую репатриантку, и спрашивает ее: - А скажите, гражданочка,
какой у вас тут город - столица?
И эта дура отвечает - что? правильно: Тель-Авив. Как ее учили в
советской школе: "длинная рука Тель-Авива".
И пошел сват Владимир Иванович искать автобус, следующий по
маршруту "Тель-Авив - город трех религий", что на слух местных
жителей звучит ну до колик смешно. Потому что подлинной и единс-
твенной религией Тель-Авива является прожигание жизни: великолеп-
ная жрачка, бесконечные пляжи и разнообразные бордели...
Кстати о религиях.
Я не говорю о взаимоотношениях трех великих религий, сгрудившихся
на священном пятачке Масличной горы. Я говорю о противостоянии,
распрях и противоборстве внутри каждой из них. Да у нас внутри
каждой конфессии сект, ответвлений, дворов и направлений - види-
мо-невидимо! У нас только православная церковь делится здесь на
Белую и Красную, смертельно враждующие, церкви. А католики, а
протестанты, а армянская и грузинская епархии! А лютеране! А
"Христиане за Израиль", устраивающие ежегодные абсолютно карна-
вальные шествия по Иерусалиму! А... христианская пасха - с уси-
ленными нарядами израильской полиции, стянутыми на площадь перед
Храмом Гроба, пасха с ежегодными кровопролитными потасовками меж-
ду братьями во Христе, принадлежащими к разным направлениям христи-
анства - вот это всем карнавалам карнавал!
Есть в Иерусалиме ресторанчик "Кенгуру". Держат его Лина и Дато
- она грузинская еврейка, он настоящий грузин, истовый христиа-
нин, долгое время был секретарем патриарха православной грузинс-
кой церкви. Бывший российский народ любит там бывать: симпатичные
хозяева, вкусная кухня, да и компания своя собирается.
Однажды художник Саша Окунь привел в "Кенгуру" своего гостя из
Италии, отца Серджио, иезуита. Вот, говорит, познакомьтесь, это
отец Серджио. Иезуит.
Дато, который и без того похож на кота, выгнувшего спину, со-
вершенно ощетинивается, отзывает Сашку в сторону и шипит:
- Ты что! Как ты смел привести иезуита в мой дом! Их на порог
пускать нельзя, в Швейцарию, например, их не пускают, указ такой
есть!
Тем не менее, прирожденное грузинское гостеприимство, очевидно,
не позволило ему выгнать гостей. Они уселись за стол, заказали
вина, сациви, лобио...
И отец Серджио, который, к тому же оказался экуменистом, сидит,
вкусно ест, благодушествует и рассуждает - как прекрасно станет в
мире, когда сольются в любви все веры.
Дато слушает, слушает, и тихо закипает.
- Серджио, скажи, - наконец вкрадчиво спрашивает он, - когда
все-все сольются, кто наверху будет?
Отец Серджио, все-таки иезуит, выучка чувствуется, складывает
под подбородком ладони лодочкой, возводит очи и смиренно произно-
сит:
- Наверху будет Бог.
И Дато ничего не остается делать, как повторить этот жест. Нес-
колько секунд они сидят друг напротив друга, как два прихожанина
одного прихода.
Помолчали... Трапеза возобновляется.
- Серджио, скажи, - опять вкрадчиво вступает Дато, - когда
все-все сольются, ниже Бога кто будет?
- Папа, - кротко отвечает иезуит.
- Ни-ког-да!! - кричит Дато, сверкнув глазами.
Помолчали...Из кухни приносят свежую зелень, молодую картошку с
солеными огурчиками...
- Серджио, скажи, - опять вступает Дато, - когда все-все соль-
ются, в самом-самом низу, внизу всех - кто будет?
- Я, - отвечает иезуит, улыбаясь.
- Нет, я!! - страстно восклицает грузин, стукнув кулаком по
столу.
Но пока не слились в порыве любви все-все веры - с единой вер-
шиной и единым краеугольным камнем в основании - нашим добрым Да-
то, - случается так, что на наших площадях бьют кровавые фонтаны.
Впрочем, это тоже в традиции средиземноморского карнавала - возь-
мите любую итальянскую или испанскую средневековую новеллу: под
грохот музыки и раскаты смеха, в брызгах огней всегда сводились
счеты с неверной возлюбленной, жестоким мужем, коварным другом,
подлым предателем...
Вот только наша ближневосточная мясорубка внесла нечто новое в
историю извечного арабо-израильского карнавала: когда в воздух
взлетают ни в чем неповинные, никого не предавшие, никому не из-
менившие, дети...
Возвращаюсь домой из города. Дверь открывает взвинченный сын,
кричит мне:
- Где ты гуляешь, мы тут с ума сходим?!
По телевизору передают экстренный выпуск новостей: двадцать ми-
нут назад в центре Иерусалима, на пешеходной улице Бен-Иегуда
(в одном из магазинов которой я час назад купила себе отличный
ежедневник в кожаном переплете), взорвали себя три террорис-
та-самоубийцы. По предварительным данным, они были переодеты в
женские платья и прогуливались среди столиков кафе, вынесенных на
улицу в этот упоительный час предвечерней прохлады. Есть много
раненых, больше десятка убитых, среди них - дети, женщины...
На экране телевизора под вой амбулансов мечутся санитары с но-
силками, бегут полицейские, мелькают искаженные ужасом, окаменев-
шие от шока, залитые слезами, лица людей...
Я представляю себе, как три безумца надевают на себя огромного
размера лифчики, чтобы больше вошло в них взрывчатки, как нацеп-
ляют парики, надевают дамские туфли, красят помадой губы, - как
три безумца готовятся к последнему в своей жизни карнавалу только
ради того, чтобы убить еще с десяток евреев. Я пытаюсь предста-
вить себе, как они переодевались, как смотрели друг на друга -
ведь это страшно весело, ведь это смешно, ведь невозможно не
рассмеяться?!!
Я швыряю в угол сумку с новым отличным ежедневником, который в
любую минуту может больше не пригодиться мне в этой жизни, и ору:
- Гос-по-ди, на-до-ело!! Господи, как надоел этот кошмарный
карнавал! Господи, что надеть, во что переодеться, чтобы стать
невидимой, недостижимой, неуязвимой! Господи, во что переодеть
детей, всех близких, весь народ, чтоб перестать быть вековечной
мишенью!!
На следующее утро после бессонной ночи я запрещаю домашним
включать телевизор и радио. Я не хочу ничего слышать, ни одной
подробности о вчерашнем теракте, ни одного имени, не хочу видеть
ни одной фотографии жертв. Я выжата, как лимон, измучена, у меня
нет сил не то что работать - просто жить, двигаться, совершать
какие-то бытовые действия.
Медленно шаркая тапочками по кухне, в полной тишине варю себе
кофе и слышу, как почти крадучись, чтобы не раздражать меня, муж
выходит за газетой, а потом тихо шуршит страницами в комнате.
Вдруг раздается - я ослышалась, наверное? - его, почти истерич-
ный смех.
- Опечатка! - кричит он мне, - Ну и опечаточка!
И показывает в разделе "Объявления":
"Каин с большим опытом предлагает услуги по части обрезания".
Ну, конечно. Наборщица, наверняка новая репатриантка, вместо
"коэн" набрала более понятное ей - "каин", мгновенно вписавшись в
стихию этого вечного, невозможного, неостановимого ни на минуту,
трагически прекрасного карнавала.
Иерусалим
Объявления: