Сай Баба считается самым популярным в мире индийским гуру. Амма отправилась во Францию, что делала ежегодно, и Тарини уговорила меня поехать с ней в Путапарти к Сай Бабе. Там жили родители Тарини, уже много лет ему поклонявшиеся. Выйдя на пенсию, они перебрались в Индию и купили дом вблизи ашрама Сай Бабы.
В поезде хотелось спать, но Тарини говорила ночь напролет, находясь в обычном для нее возбужденном состоянии, и звонкий ее голос перебивал усыпляющий стук колес. Ее отец, художник, молодость провел в Париже, потом много лет бродил по Индии, как и мы, скитаясь из ашрама в ашрам. Однажды, рассказывала Тарини, будучи в Канкале, вошел он в храм Шивы, заснул и увидел трех прекрасных богинь, как Афина из головы Зевса, из него выходящих. Он вернулся, наконец, в родную Венесуэлу, женился, и родились у него три дочери. Так, благодаря Шиве, появилась на свет Тарини, и жизнь ее, не смотря на поддержку богов, оказалась сумбурной. В шестнадцать лет Тарини страшно обиделась на родителей, которые не оплатили обещанную ей в подарок на окончание школы поездку в Европу. Решив для себя, что главный смысл жизни в деньгах, и что она всем еще докажет свою способность их заработать и без помощи "папочки с мамочкой", Тарини уехала в Штаты. Она мучилась, но твердо шла к намеченной цели: в течение дня трудилась на фабрике, вечером сидела с детьми. В свободное время ходила в паб, напивалась, принимала кокаин и возвращалась домой с новым возлюбленным. Так продолжалось шесть лет. Пока не отработала она свою карму и не явился ей однажды аватар Шивы, Сай Баба, в прекрасном своем обличие, и не позвал к себе, сказав покинуть эту убогую жизнь, где чувственность, властвуя над душой, требует удовлетворить постоянно нарастающий голод…
"…и открылись глаза мои", - растягивая на испанский манер английские слова, поверяла Тарини, - "и поняла я, что не так жить надо, и не к деньгам стремиться, а к духу! Душа моя живая не того хочет, не к тому рвется! Не американского богатства, не искусных в постели мужчин, а любви вселенской, где нет различий, нет страданий. О, что за чудесное перевоплощение со мной произошло! Какой светлой вдруг предстала жизнь! Бесконечная любовь Бабы, единство бытия, в котором я растворяюсь… Да, я знаю, это единство можно достичь многими средствами. Грибами, например. Ведь грибы это не просто наркотики, это дар природы, средство к соединению с ней. Иногда, наслушавшись рассказов отца, выезжала я с младшей сестрой на природу, кушали мы грибы, и такая радость наступала, такое слияние со всем: деревьями, травой, друг с другом. Но все это были быстротечные переживания, а Баба предлагал другое, лучшее средство к достижению подобного единства. Я собрала все деньги, которые наработала за годы моей американской жизни, продала машину и поехала в Индию, а младшая сестра и родители уже ждали меня в ашраме Бабы".
Слушая рассказы Тарини, я и не заметила, как прошла ночь, за окном уже виднелись проносившиеся мимо невысокие горы, покрытые редкими деревьями, чья яркая листва, золотясь, отражалась на красноватых скатах камней. Тропический рай с пальмами и водоемами исчез, влажность испарилась, дул холодный сухой ветер. Мы ехали на северо-восток, вглубь континента.
- Приближаемся к Бангалое,- заметила Тарини, - в этом городе всегда прохладно, представь, такой микроклимат.
Из Бангалое взяли автобус до Путапарти и приехали к огромным воротам, за которыми открывался живущий своей жизнью мирок. От входа через весь ашрам тянулась широкая улица, с двух сторон возвышался длинный ряд по-восточному цветастых, но аккуратненьких строений. Гудевшая толпа являла мультициональный сплав. Знакомое русское произношение, часто оборачивающееся одним из восточноевропейских языков, слышалось со всех сторон. Большие, круглолицые славянки с ядовито накрашенными губами щеголяли в огненно-алых сари. В конце этой улицы находилось административное здание, где нужно было регистрироваться, а вокруг него располагались домики общежития.
Простояв в очереди, я увидела перед собой типичного Чиновника, который, подправляя очки на длинном темном носу, задавал скучные никому не нужные вопросы, и придирчиво всматривался мне в глаза, будто пытаясь найти в них мое, недоступное обозрению "Я".
Сразу бросалось в глаза, что к вопросу пола в ашраме относились очень серьезно. Разделение между мужчинами и женщинами было абсолютное. Любое заведение было удвоено: входные двери, украшенные международными значками, изображающими женскую и мужскую фигурки на дверях столовых, магазинов, почты и даже киосков для продажи сока напоминал вход в уборные.
Кроме жилой части в ашраме размещался большой парк, предназначавшийся для уединения и медитации, и современно оборудованный музей, где была экспонирована история Бабы, а стены пестрели его изречениями вперемешку с сентенциями европейских мыслителей и духовных учителей.
***
Прошло несколько дней, в течении которых я погружалась в здешнюю атмосферу. Ее сладчайший воздух был пропитан одним именем, которое у всех на устах, рисовал один образ, который у всех перед носом: БАБА. Ни о чем больше не говорили, ни о ком больше не думали… О, всеведущий владыка, держащий в руках нити событий и судеб, знающий подноготную каждого из своих почитателей, и не только их! Неожиданно входил он во сны людей, ничего до сих пор о нем не знавших, прекрасный маг с волшебной палочкой в руках, - и по одному мановению выполнял заветные порой еще неосознанные желания. Люди входили в Сай Бабовские общества, действующие, оказывается, по всему миру, собирались в группы, и приезжали сюда, дабы увидеть своего благодетеля воочию, созерцать божественный лик аватара, вдыхая аромат, наполненный его священным дыханием…
День в ашраме начинался с даршана Бабы. Преданные поднимались в четыре- пять часов утра, и занимали очередь перед главным храмом, где Баба появлялся обычно к восьми часам. В половине шестого стоявших в первых рядах делили на группы и бросали жребий, так определяли, в какой последовательности каждая группа будет входить. Люди ждали с замиранием сердца - решалась судьба. Те, кому выпало входить первыми, прыгали от счастья, обнимались друг с другом. Не только оттого, что увидят Бабу вблизи, а потому еще, что хороший жребий был знаком благосклонного отношения Бабы. Бхагаван (Б-г) внял их молитве, ведь случайный с нашей ограниченной точки зрения результат жребия являл его непосредственное действие. Он выбирал тех, кто будет сидеть в первых рядах. Они, видимо, заслужили. Жители ашрама превращались в магистров семиотики. Отныне каждую мелочь своей жизни они расценивали как знак Бабы, который нужно, так или иначе, интерпретировать. Попав, в конце концов, в храм счастливцы усаживались на полу в душной зале и, медитируя под льющиеся на них струи молитв, ожидали Его прихода. Вот музыка начинала играть сильнее, люди поворачивали полные слез взоры к дверям, которые медленно, как-то по-сказочному раскрывались, и в проеме показывалось апельсиновое платье. Миндалевидные, глубокие глаза внимательно ощупывали замерших людей, пышная шевелюра разбросанных по сторонам темных кудрей создавала вокруг головы подобие нимба. Тихо, кошачьими движениями скользил он между первых рядов в центр, подходил к нескольким выбранным им тянущимся рукам почитателей, собирал, словно подать, протянутые ему записки, и опускал их в широкий карман охровой рясы. Потом заворачивал на мужскую половину залы, проходил там и скрывался за занавесом. Представление окончилось.
Приблизительно через час начинались песнопения: Баба сидел в маленькой комнате, украшенной иконами, на высоком сиденье и качался в такт музыке. На него можно было поглядеть в щелочку, возле которой устраивалась длинная очередь. На этом главные общественно- значимые события дня заканчивались. Народ расходился спать, есть или рассказывать друг другу о чудесах, случившихся с ними при содействии Бабы.
Можно было погулять по городу. Улица, на которую выходили ворота Сай бабовского городка, была полна туристов, и не удивительно, вокруг столько магазинов и чайханов! Не нужно было долго идти, чтобы очутиться в центре базара, возле лавок, из которых выглядывали продавцы, словно сирены заманивавшие прохожих внутрь своими сладкозвучными голосами, и тут же выкладывающие перед покупателями пестрые покрывала, шелковые скатерти, ароматные палочки и украшения с мантрами на санскрите. Слева от ворот ашрама стояли лотки полные неизвестных мне доселе тропических плодов. И со всех сторон: на кастрюлях, скатертях, медальонах, картинках, висевших над дверью, - виднелось изображение Бабы. Казалось, его пристальный взор со всех сторон наблюдает - не спрятаться. Торговцы, довольные большим наплывом посетителей, молились ему так же искренне, как и европейцы, ожидавшие от Бабы счастливого разрешения личных проблем, и (не будем упрекать их в безнадежном эгоизме) восстановления мира на земле. А в Бабиных силах никто не сомневался: все знали, с какой легкостью он вылечивал больных, находил женщинам их суженых, спасал от бесплодия.
Происходила изумительная метаморфоза бытия: пространство сгущалось возле эпицентра, всевидящего ока, вокруг которого вертелись небо с землей. Такое видение мира заражало даже мое защищенное академическим цинизмом мышление. Сознание изменялось таким образом, что любое событие уже воспринималось не как слепой случай, или, что, то же самое, как результат уходящей в бесконечную глубь прошлого, механически работающей цепочки причин и следствий, а как непосредственный акт Бабы. Ни одно даже самое пустяковое происшествие не было бессмысленным, а представлялось неким символом, сотворенным им лично для каждого в назидание. Вся ткань текущих событий - его немой разговор. Люди жили с ощущением живого ежесекундного контакта со вселенским отцом, которого воочию видели только несколько минут в день. Но им хватало, говорили они, хватало только взглянуть издалека на его телесную оболочку, чтобы этот образ сиял перед ними денно и нощно.
Поражало еще то, что Баба не говорил и не совершал ничего самобытного, его высказывания, как устные, так и письменные были просты и предсказуемы. Мысли о вселенской любви и гармонии, стоящей выше любого сословного, расового и индивидуального различий повторяли основные религиозно- моральные принципы, которыми изобилует почти каждое духовное течение. Однако, в данном случае, проповеди не падали с воздуха каких-нибудь пожелтелых, покрытых библиотечной пылью книг, а основывались на живом примере Бабы, дарующего всем свою любовь. Оставалось только принять эту любовь, поверить в Бабу, поверить, что он с каждым из нас, где бы мы ни были, неиссякаемый источник любви, он отец и мать, всегда поддержит и спасет своих деток, в какую беду им бы не угораздило попасть. Вся обстановка в ашраме способствовала образованию в людях подобной веры.
Я находилась в двойственном состоянии: чувствуя обволакивающий меня со всех сторон дурман веры, я все же пыталась найти объяснение, анализировать положение. В чем сила Бабы? Как он смог достичь такого поклонения, такого эффекта, действительно ощущаемого людьми? Его ашрам, как и ашрам Аммы, и другие подобные места строятся вокруг какого-то центра - Гуру, божества воплощенного в человеке, которому поклоняются. Это древний, проверенный способ создать религиозную среду, и, наверное, вообще, какой-либо осмысленный мир. Единая жизнь общины, во многом обусловленная строгим временным и пространственным порядком, таким как монотонное течение сменяющих друг друга молитвенных церемоний, и храма, где появлялся учитель, словно бы двигалась вокруг пробитой в земной коре бреши, куда проникало бесконечное. "Если Христос не воскрес, тщетна вся вера наша",- как нужен людям один конкретный пример осуществления божества, вера в то, что в этом конечном бытии есть точка единения мира и Б-га, залог любви и спасения.
Сколь непреклонно выглядит Иудаизм, изначально отрицающий возможность обожествления, отвергающий все людские надежды того, что осуществление бесконечного в конечном теле реально! В концепции классического иудаизма исключительность Бога, ограничивающего мир законами, но ни как не связанного с ним, является одной из главных положений. Обожествление кого-либо или чего-либо, то есть опускание недостижимого Бога на земную плоскость несовместима с принципом исключительности Бога. Движение направляют в другую сторону. Для того чтобы освятить жизнь и сделать существование осмысленным мирскую действительность подтягивают наверх, изначально зная, что достичь абсолютной цели никак нельзя, а вера в подобное достижение, то есть обожествление человека, называется идолопоклонством…
В современном мире люди остались без религии и главное без центра, вокруг которого раньше как-то организовывалась их духовная жизнь. Упразднение структуры бытия, имевшего когда-то центр и маргиналии, обезличило время и пространство, лишили бытие органических, а значит близких человеку свойств. Такая нехватка центра, однородность пространства, вероятно, является одной из причин того, что люди, живущие на Западе, чувствуют себя чужими миру и это толкает их искать утешения на Востоке. Потребность в вере не исчезла. Людям нужен он, Отец, на которого можно положиться, на чьи всемогущие плечи так хорошо опустить голову, забыться самым беспечным из снов… И тянет сюда тысячи людей, тянет скинуть опостылевшую одежду Запада, разгладить морщины повседневности - и погрузиться в Него, в Чудо.
***
Моей соседкой по комнате была веснушчатая, пухленькая француженка, чьи эмоции, словно движимые вулканической силой, извергаясь наружу, обрушивались на окружающих. По-английски она говорила лишь отдельными словами, дополняя их французскими тирадами и красноречивой жестикуляцией. Она выглядела моложаво, хотя ей уже перевалило за пятьдесят. На столик около изголовья она посадила изображавшую Амму плюшевую куклу, с которой много нежилась, прижимая к груди и целуя, туда же поставила большой портрет Бабы. "Папан`, маман`", - восклицала она, указывая на божественную чету. Из путанных и обрывочных ее фраз я поняла, что воспитывалась она в сиротском доме, и родителей никогда не видела, но сейчас, наконец, узнала их в Амме и Бабе. Кроме того, - держала она близко к сердцу фотографии двух молодых людей, один из которых был ее сын, другой - муж. Сын недавно женился, а муж, бывший несколькими годами старше ее сына, после четырнадцати лет безумной, как она это изображала, рисуя в воздухе сердечко и крепко ударяя себя кулаком в грудь, любви, недавно с ней расстался.
***
В ашраме была еще одна достопримечательность - дерево для медитации. Огромный ствол с выходящими из него бугристыми корнями, которые тянулись по всей поляне, в середине которой стояло дерево, и незаметно пропадали меж камней. Люди занимали мягкую впадину на земле между изгибами корней, облокачивались на них и погружались в себя. Дерево притягивало к себе. Мощный ствол, переплетенные между собой, вытянутые для объятий ветви, казалось, вбирали в себя и разряжали человеческие страсти и, тем самым, освобождали, говоря языком мудреным, энергетические потоки. Дотронувшись до ствола, я почувствовала мягкость его коры, излучавшей тепло. Я села в позу медитации, замечая, как успокоительно действует на спину кожа дерева. В какой-то момент теплая волна прошлась по телу, пощекотала живот, протекла вдоль спины и ударила в голову, разряжаясь коротким содроганием. Я открыла глаза, все продолжали сидеть на своих местах. Не было ли это реакцией на экстатическое состояние, в котором находятся обитатели ашрама?
Порой я задавалась вопросом относительно духовной сущности Бабы? Кто он такой? Зачем чудит? Баба, в принципе, являлся типичным представителем мастера Бахти Йоги. Бахти Йоги - это духовный путь, который проходит в любви и привязанности к учителю. Сильная любовь к другому, обусловленная верой в то, что объектом любви является не простой смертный, а Бог, воплотившийся во плоти, толкает ученика вырваться из круга узких проблем и сосредоточенности на своей личности, и обратить взор на бесконечное скрытое в облике Гуру. Ученик приковывает свое внимание к учителю, с обожанием относится к нему, и это очищает его от эгоизма, свойственного каждому организму, и, таким образом, происходит духовное развитие. Любовь к учителю является первой ступенью в духовной практике. Дальше ученик должен преодолеть в себе привязанность к внешней форме учителя и полюбить Бога, Атман, бесформенный абсолют, и, таким образом, разрушить привязанность к мирским радостям. Учитель, посредством любви, которую он вызывает, является медиумом, ведущим к этой цели. Но мало кто из адептов Бахти Йоги стремился к конечной цели, и многие из них предпочитали остановиться на раболепном почитании того, кто сумел создать вокруг себя славу аватара.
***
Прошло несколько дней. Я жила в ашраме и чувствовала, как давит на меня здешняя атмосфера: тошнотворно блаженные лица людей, фотографии кучерявого волшебника, блюстители порядка внимательно за нами наблюдающие, - все это вызывало пресыщение, навевало тоску.
Я делала вылазки в Путапарти и его окрестности. За кривыми улочками базара начинались невысокие скалистые горы, медного оттенка, по которым можно было побродить, что, впрочем, не было самым безопасным занятием. Местное население не привыкло видеть иностранцев, свободно гуляющих по просторам индийских пустырей и проселочных дорог, поэтому недоуменно косилось в мою сторону, когда я проходила мимо их домов и участков. Компании молодых ребят, едва заметив мою тень, следовали за мной, пока я не убегала от них назад в толкотню многолюдных улочек. Люди почтенных лет, сталкиваясь со мной, неодобрительно смотрели на меня и рекомендовали вернуться под защиту крепких стен ашрама, пугая змеями и мужчинами, - двумя главными опасностями, которые с библейских времен угрожают женщинам.
Я проснулась рано и посмотрела на календарь. Я жила здесь уже неделю. Оставалось еще несколько дней до отъезда, но делать тут больше было нечего. Я пошла на автобусную станцию; скоро отходил единственный за день автобус на Бангалое. "Вперед",- решила я, - "не оставаться здесь ни на минуту". Вернувшись в свою комнату, я впопыхах собрала вещи и, выскочив, попыталась всунуть ключи в руки охранника, всегда стоявшего перед домом. Он подозрительно на меня посмотрел. "Нельзя, нельзя", - покачал он головой, - "нужно сдать ключи в регистрацию, заполнить бланки о выписке. Ты не можешь так убегать!" Но, махнув на него рукой и бросив ключи на землю, я полетела к выходу. Охрана у ворот пыталась меня остановить, видно, подумали - воровка. Я быстро прошмыгнула мимо них и выскочила на улицу. Водитель автобуса уже заводил мотор, когда я прыгнула внутрь.
Достаточно с меня Бхакти -Йоги: почитаний и причитаний. God bye, Путапарти! Всего хорошего!
Ира Качур
Южная Индия (продолжение путешествия в Индию)
17 Сентября 2000г:
Дели
После проведенной в поезде ночи я вышла на покрытый серебристой пылью главный вокзал Дели. Старые и малолетние бомжи с опухшими частями тела валялись в грязной жиже, еще не высохшей после летнего монсуна. Толстые индианки с младенцами и плетеными корзинками заняли все свободные углы платформы. Худосочные юнцы в туго затянутых на талии штанишках, в старомодных костюмчиках, напоминавших одежду английских клерков девятнадцатого века, слонялись по перрону, бросая в мою сторону любопытствующие взгляды. Странники с высушенными как у мумии лицами, с котомками в руках сидели, не двигаясь, на корточках, видимо, надеясь на свободное место в битком набитых дешевых вагонах. Крики и вопли перемешивались со смрадным запахом, исходившим от суетящихся на жаре тел и помоев, окружавших каждую пищевую лавку.
Я шла по мокрой улице, очертания зданий и людей расплывались в тумане. Огромный рюкзак на спине набух от влаги и вдавливал меня в землю. Мухи, чувствуя обессиленную жертву, с радостным жужжаньем набрасывались на меня. Еле передвигая ноги, я поднялась на второй этаж, где находилась билетная касса для туристов. Мне нужно взять билет на сегодня, чтобы не остаться в Дели. Но туристическое бюро было закрыто: большой ржавый замок намертво обхватил кольцо над замочной скважиной. "Оставь надежду навсегда", - словно бы сообщала мне его железная, надменная ухмылка.
" Куда идете, мадам? - раздался тоненький, нагловатый голосок, - Сегодня воскресенье, бюро не работает, но если вам нужна какая-то помощь, я готов с радостью услужить, только скажите…," - с надрывом продолжал кричать человечек, в одном виде которого угадывался один из мошенников, промышляющих в районе вокзала. Я, не обращая на него внимания, медленно заковыляла вниз по лестнице.
"Куда идти? Искать гостиницу совсем не хочется, становиться в обычную кассу нет смысла. Мне дадут билет на следующий месяц". Я вспомнила, что Жак говорил о каком - то частном бюро для туристов, расположенном неподалеку отсюда. Обыскав все карманы, я на самом деле нашла маленькую скомканную бумажку, на которой был выцарапан адрес. Проплетясь метров двести по грязной дороге, заполнив рот и нос сладко- удушливым запахом дизеля, я дошла до нужного места.
Опрятный кабинетик с кондиционером привел меня в чувства; за компьютером сидел служащий и сладко улыбался.
- Мне нужен билет на Кералу, на сегодня же!
Служащий долго водил мышкой, потом звонил по телефону. Наконец, он печально развел руками и сообщил, что билет есть только на завтра. Придется целый день быть в этом адском городе!
-Ничего страшного,- заверил он. Поезжай к нам домой, для туристов всегда найдется место. Я скажу нашему водителю отвезти тебя, а завтра утром вместе сюда вернемся. Отдохнешь, наш повар накормит тебя. Возьмем с тебя 100 рупий, не больше.
- Есть еще туристы?
-Да, англичанка, - сказал он, - она давно у нас живет.
Я, не долго думая, согласилась, села в машину и очень долго меня куда-то везли чужие люди, а я вверяясь их заботе заснула… Наконец, мы вышли, и я попала в квартиру: одна из дальних комнат, отделенная от коридора грязной шторой, была отдана мне. Насупленный неопрятный повар вертелся на кухне. Много людей шмыгало по квартире, наполненной скарбом. Я отдыхала на матрасе. Становилось темно.
- Food, food, - позвал мрачный повар.
Я вышла из своего угла. На покрытом ковром полу гостиной сидели мужчины и обедали. Я осмотрелась. Обстановка отличалась от мест, где мне приходилось раньше бывать. Люди непохожи на индийцев. Лица обрамлены черной бородой, кожа светлая, взгляды сумрачные… Вместо жизнерадостных индийских богов по стенам были развешаны разноцветные ковры с узорами, напоминавшими арабскую вязь на стенах мечетей. Сильный запах не мог обмануть мое обоняние: это - мясо. Как долго я не вдыхала этот запах! Ведь индийцы, особенно брахманы, вегетарианцы.
-Откуда ты, - спросил один из присутствующих.
- Из Израиля,
- Мусульманка?
-Нет,
- А мы тут все мусульмане из Кашмира, учимся в Дели на медицинском факультете, - пояснил молодой человек.
- Как интересно, - промямлила я, - Коран, говорят, написан необычайно красивыми стихами, такая красота, явно превышая человеческие возможности, доказывает их божественное происхождение. "Надо быть позитивной - думала я, - в таком случае они не догадаются проломить мне голову".
Студент, не замечая моего волнения, рассказывал о себе.
- Я вырос в языческой семье, - сказал он,- мои родители до сих пор поклоняются идолам и не знают священных законов. Все в мире не просто так, что тебе хочется, то и делаешь… на все и на всех есть закон Б-га, распространяющийся, как на явления природы, так и на людские поступки.
Я слушала его и качала головой, все время поддакивая. Аппетит куда-то пропал. Мне показалось, что меня отравили. О, застарелая фобия…
Тем временем мой собеседник вошел в миссионерский азарт.
- Мухамед, - позвал он угрюмого повара, - дай адрес того места, где иностранцы изучают Коран.
- Спасибо, обязательно приду туда, - пробормотала я, складывая листочек с информацией, и, решив, что с меня достаточно общения, вернулась на свой уголок.
Вскоре в комнату влетела англичанка, о которой мне говорили. Это была полнолицая рыжая девица с раскосыми сверкающими глазами и открытой блузкой, плотно облегавшей пышные груди. Она весело, неумолчно болтала, рассказывая, что живет тут давно, ребята все очень милые, не похожи на ее холодных соотечественников, у нее роман с одним из них, и живется ей тут хорошо и привольно. Она тащится от Индии и терпеть не может Англию. Проболтав так с пол часа, она убежала, и я опять осталась одна. Страх, вроде приутихший, начал медленно ползти вверх по внутренней полости живота. Я бросала рассеянные взгляды на рассыпанные по полу вещи задорной англичанки. Увидев толстую книжку, подняла ее. Книга обернулась романом "Маятник Фуко". Я, с нежностью вспоминая девицу, просматривала книгу, пытаясь найти отрывки из сохранившихся в моей памяти сюжетов. Их, как в любом неоклассическом произведении, было много. Тайные сборища фанатиков, называвших себя преемниками сожженных Филиппом Красивым тамплиеров, не вывели меня из смутно- тягостного состояния, скорее наоборот. Я выглянула в окно: из непроглядно темного неба неслись вниз блестящие капли, они проскальзывали вниз по стеклу, оставляя прозрачную полоску вдоль покрытой бугорчатой пылью поверхностью стекла. На соседнем балконе женщины в белых платках плотно обрамлявших лица поспешно снимали развешенное на веревках белье. "Значит, весь район не индийский", - сообразила я. Было поздно, я выключила свет и спряталась под простыню. Кажется, кто-то отдернул занавеску. Пришлось спрятаться в шкаф, набитый хламом. Сколько мне тут сидеть? Решившись на разведку, я вышла из своего укрытия и осторожно пробралась к уборной. Яркий свет туалетной комнаты подействовал успокаивающе. Осмелев, я повернула назад и ненароком заглянула в сторону гостиной. Несколько людей, скорчившись на узком матрасе, ласкали друг друга. С идиотским любопытством я застыла на месте, не в силах отвести от них взгляд, а потом, чувствуя неловкость, пошла к себе. Внизу раздавался тонкий хрип: там спала незаметно вернувшаяся англичанка. Мне жутко захотелось спать, и, упав на мягкий матрас, я мгновенно заснула.
Утром меня разбудило многоголосое бурчание. Рыжая девица сидела на матрасе и читала евангелие. "Тс, - сказала она, подняв на меня полные слез глаза, - я молюсь". Я вышла и увидела мусульман, стоящих на коленях лицом к стенке - они шептали молитвы. Выйдя в коридор и прогуливаясь взад вперед, я слушала песнопения.
Захотелось произнести утреннюю молитву: "Благодарю тебя Господь, живой Б-г мой, что вдохнул в меня жизнь снова…". В окне светилось чистое утреннее небо, под лучами которого женщины в туго завязанных платках вешали на балконе белье.
Девица окончила молиться, улыбнулась и смахнула рукой слезы.
- Мне чертовски надоело тут жить,- неожиданно сказала она. - Ребята становятся невыносимы. Слишком много их тут развелось. Я вообще собираюсь в Австралию. Буду там продавать бутерброды. Мои друзья меня устроят. Заработаю денег. Поеду на Шри-Ланку. Там хорошо - круглый год лето!
Мы позавтракали лепешками с вареньем и поехали. Благожелательный служащий, у которого я купила билеты, спросил, как я провела ночь, и пригласил в Кашмир, уверяя, что нигде в мире нет таких белоснежных вершин и чистых озер.
- Обязательно, - обещала я.
- А что ты к нам ночью заглядывала? - вдруг спросил он и, прищурившись, внимательно на меня посмотрел.
- Так, не спалось что-то, - пробормотала я и вылетела из кабинета.
Сентябрь 2000г.
Керала, Амритапури ашрам
Сколько раз проезжала я по Индии и все не могла понять: в чем кроется ее магия? Что то таинственное, что исходит теплым паром от здешней земли и травы?
Я нашла книжку, засунутую глубоко в рюкзак. Итало Кальвино описывал несуществующие города в мысленном путешествии Марко Поло, скомбинированные из простейших элементов всех городов мира. Как остро иногда чувствуется нереальность происходящего! Нестись бы вечно на поезде и наблюдать, как сменяются равнины холмами, села городами. Люди едут по делам или возвращаются домой, а я лечу неизвестно куда и неясно зачем. Как хорошо! Пусть почтенные граждане государств женятся и растят детей, платят налоги и продвигаются по службе, а "я конквистадор в панцире железном, я весело преследую звезду…", не забывая о том, что "все сводится к отполированному квадратику из дерева: небытию... "
За два дня мы пролетели сотни километров на юг, юг, юг почти к экватору, в края бесконечных дождей. За окном вода и пальмы - больше ничего.
Я ехала в ашрам ныне живущей святой матери - Аммы. Девушка из Венесуэлы, Тарини, с которой я познакомилась в Канкале, подробно описала мне дорогу. Сегодня там справляли день рождения Аммы, и на это празднество мне хотелось попасть.
Выйдя на станции около маленького населенного пункта, я взяла мотто-рикшу до деревушки, находящейся около морской заводи, на пристани которой стояли каноэ. Я села в готовое к отходу каноэ и переправилась на другой берег. Там на узком полуострове, тянущемся вдоль побережья на многие километры, распологался ашрам и рыбацкая деревня.
Сойдя на берег, я оказалась в пестрой толпе индийцев. Тысячи людей заполонили остров. Кое-как я выбралась из гущи, и стала спрашивать, куда идти. Мне указывали пальцем вверх. Что бы это значило? Беря пример с индийцев, то есть, толкаясь и не обращая ни на кого внимания, я направила пути свои вперед и там действительно проскочила к регистрации для приезжих. Длинный, тощий юноша в белой рубахе и резким, булькающим в воздухе американским произношением дал мне ключи от комнаты. Он показал, где общежитие для европейцев, и сказал, что сегодня лучше из комнаты не выходить, а то понаехало слишком много местного народу.
-На даршан ты сегодня все равно не попадешь. Прими душ, отдохни,- посоветовал он, печально созерцая свисавшую на мне влажную одежду.
Вдруг за спиной раздался возглас, и меня обхватили пухлые руки. Огненно - золотая Тарини стояла передо мной и радостно смеялась.
-Ты приехала, просто не верится! Сегодня у тебя нет никакого шанса успеть на даршан, проводимый нашей Аммой. Она принимает людей без перерыва уже целые сутки. Очередь к ней все удлиняется, а она не устает. Это чудо, чудо! Она аватар, воистину, аватар! Но давай вот что попробуем: подсадим тебя поближе к Амме, чтобы ты хотя бы увидела Ее - явленное божество. Подожди-ка здесь, секундочку!
Я пока что ничего не понимала. Вихрь событий увлекал меня вперед. Подошли полные женщины, укутанные в белые сари, и повели меня за собой. Их голубые глаза, полные благочестия роняли слезы. Они провели меня сквозь толпу индийцев и посадили среди других европейцев на высокую сцену. За спинами людей, метрах в десяти от меня, сидела та, к кому были прикованы все взоры. Я увидела круглое темно- оранжевое лицо с расплывающимися чертами гогеновской туземки. Пряди иссиня-черных с проседью волос выбивались из-под заколки, стягивающей волосы на затылке, и спадали на щеки. Она нагибалась и выпрямлялась, будто бы исполняла молитвенный обряд. Две линии с одной стороны женщин с другой мужчин медленно продвигались к ней. Каждый по очереди приближался и падал в ее объятия. Амма крепко обнимала пришедшего, целовала в щеки, качала голову на своих широких ладонях, шептала что-то на ухо и, смеясь, отпускала. Люди, шатаясь и загадочно улыбаясь, отходили, а некоторые рыдали и просились назад, но их не пускали. Амма уже обнимала другого... Я очень долго сидела, неудобно изогнувшись, заворожено глядя на эту повторявшуюся сцену. Оказывается, "даршан" Аммы, о котором все вокруг только и говорили, это ее объятие, и она, в честь своего дня рождения, обнимала людей целые сутки, почти без перерыва. Я видела новых и новых людей, склонявшихся к ней в блаженной истоме: испещренные шрамами лица стариков, молодые матери с младенцами, изуродованные тела бедняг, привезенных сюда, наверное, с надеждой на выздоровление, потные физиономии крестьян, покрытые бородавками и щетиной. С наивной улыбкой Амма принимала всех. Одновременно полная и хрупкая индианка средних лет, с кольцом в ноздре, похожая на идолов, украшающих здешние святилища. Что-то по-детски трогательное, будто бы нереальное, блестело в пробелах ее морщин, скрывалось в чертах, и, несмотря на широкую улыбку, являло безнадежную пустоту навеки с ней породнившуюся. Немое послание, истекавшее из всего ее существа, гласило: "Дети мои, угомонитесь, ничего в этом мире не имеет значения, ровным счетом - ничего".
Вокруг задвигались и меня внезапно столкнули вниз.
-Иди! Вперед! Вперед, она ждет, - зашептали схватившие меня женщины, и я вдруг увидела Амму прямо перед собой. Я застыла, не смея пошевелиться, и она, смеясь и узнавая меня, позвала к себе, раскрыв бесконечно огромные руки.
Для кого на свете столько шири, Столько муки и такая мощь?
Амма понянчила меня на своей груди, потом прикоснулась теплыми губами к щеке, и по телу прошел мгновенный ток. Она потрепала меня по головке, как маленького капризного ребенка и отпустила восвояси. Голова кружилась, но множество рук тут же схватили, оттащили меня от Аммы и отбросили в сторону. Такое грубое обращение после сладкого поцелуя Аммы показалось мне оскорбительным. Но я, конечно, понимала, что если б никто тут не занимался порядком, столпотворение было бы страшное и жертвы неминуемы.
Неожиданно из толпы выбежала Тарини.
- Я видела, все видела! Это чудо! Ты только приехала, в такой день, и сразу же побыла в объятиях Аммы! Как долго она тебя держала! Люди часами стоят и ждут, чтобы получить даршан. Амма благосклонна к тебе, я рада, очень рада...
20 сентября - 3 октября
Я жила в ашраме на побережье индийского океана. С балкона находившейся на десятом этаже комнаты виднелись две бушующие под ветром и дождем стихии. Светлое море пальм, рассеченное заводью, и темная рябь океана простирались во все стороны, сливаясь и постепенно растворяясь в одном небе. Над пальмовым лесом кружили небольшие приморские орлы, принятые было мною за чаек, но, присмотревшись, я поняла, что ошиблась, их хищные крючковатые профили выдали их истинную сущность. Иногда там появлялись огромные бурые орлы. Напряженно разведя черепичные крылья, словно пилы, рассекающие сгущенный приморским туманом воздух, эти летающие чудовища спускались так низко, что, казалось, были бы не прочь унести в небеса человека. Так орлы охотились, медленно кружась над пальмами. По всей видимости, они должны иногда падать вниз, хватать жертву и уноситься с нею ввысь. Я долго наблюдала за ними, но так и не видела их пикирующими. Они все так и продолжали летать как заведенные, не меняя траектории и скорости, по своему заколдованному кругу.
В центре ашрама стояло сказочно разукрашенное здание. Большую часть дня из него доносились музыка и религиозные песнопения - Банджас. Там находился просторный холл, где Амма проводила даршан. Этот ашрам был огромный лагерь, в котором постоянно обитало около тысячи человек, а в праздники прибывало еще несколько тысяч.
Вся жизнь сосредоточивалась вокруг Аммы. Она была на устах у всех. Энтузиасты сидели у входа в ее покои дни и ночи, ожидая, когда она выйдет, если она вообще куда-либо выходила в тот день, чтобы только увидеть ее, и, если охрана допустит, прильнуть на нескончаемую долю секунды к ее ногам. Люди стояли, давясь и обтекая потом, во влажном, мало отличающемся от воды воздухе. Когда Амма выходила, ее с трудом ограждали от бросающихся ей под ноги обожателей. Обычно она проводила даршан несколько дней в неделю. Сеанс продолжался с четырех часов дня до раннего утра. Иногда даршан переходил в банджанс, песнопения. Люди, получившие поцелуй благословенния, часто оставались в зале и любовались Аммой до рассвета. Сидя на корточках, вплотную друг другу, под бессильным жужжанием вентиляторов и всесильным жужжанием комаров, они, забывая обо всем, неотрывно следили за каждым движением богини.
День начинался с восходом солнца. Многие на утреннюю молитву не просыпались. Но к семи желательно было встать: давали завтрак. В ашраме три раза в день бесплатно раздавали рисовую кашу, приправленную острым кокосовым соусом. Европейцы вряд ли бы выжили на такой диете. Для них работала платная столовая. Там подавали нормальную, но безвкусную североевропейскую пищу: овсяную кашу, пюре, овощной суп и хлеб. Работать два часа в день в столовой было в ашраме обязательным правилом.
Амма появлялась в белоснежном сари, поэтому неудивительно, что большинство людей старались одеваться исключительно в белые одежды. Деловые индийцы, приезжавшие сюда со всем семейством, с удивлением наблюдали очередь долговязых белых людей, покупавших еду в столовой. Белобрысые немцы, веснушчатые американцы в широких белых доти задумчиво двигались, рассеянно озирая внешний мир. Как хотели они во всем подражать местным жителям! Но скорбным видом с замечтавшимися взорами скорее напоминали мне христианских монахов, чем йогов.
Постепенно я знакомилась со старожилами ашрама, давними почитателями Аммы, много лет там проживавшими. Большей частью это были пожилые дамы с кротким выражением лица. Мне представили одну из них, израильтянку - старую женщину, с сухими серыми глазами. Она жила тут много лет и свято верила в божественную сущность Аммы. Кибуцница в прошлом, она хорошо освоилась с местной жизнью - к коммуне ей было не привыкать.
За ашрамом вдоль побережья тянулась рыбацкая деревня. Темный океан бросал упругие, словно резиновые волны на покрытый черными глыбами берег. В детстве я слышала, что у каждого моря есть свой цвет. Живя в Москве, я мечтала о море, вид безбрежности являлся символом изначальной неустроенности бытия. Людям, живущим в городах, меж задуманных человеческим мышлением строений, трудно ощутить эту безбрежность. Неповторимый, а потому несравнимый ни с чем цвет морской воды, намекал на мистическую сущность моря. Вода индийского океана имела серовато- темный оттенок. А волны средиземного моря голубые и нежные, будто зовущие к чувственности. Воды красного моря на самом деле розовые, как камни и кораллы, покрывающие его дно.
Не все обитатели ашрама фанатично поклонялись Амме. Были путешественники, приехавшие расслабиться и погулять. Мы ходили на море, развлекались и устраивали шахматные турниры. Жизнь напоминала молодежный лагерь. Вскоре, как ни странно, образовалась маленькая русская компания, состоявшая из меня, сибиряка и русского американца. Бледный сибиряк начитался Вед и приехал сюда погреться, да покушать бананов. Мальчик из Нью-Йорка, Боря, выглядел как отвергнутый миром еврейский скрипач, он был хорошо образован, но душевно нездоров. Его расстройство замечалось довольно быстро, хотя в чем оно было - трудно сказать. Взор быстро менялся от глубокой сосредоточенности до полной рассеянности. Логично рассуждая на какую-нибудь тему, он мог неожиданно отстраниться, резко сменить веселость на меланхолию, или вдруг, подняв руки к лицу и будто бы защищаясь, убежать, не сказав ни слова. Боря жаловался, что злая энергия людей воздействует на него, лишая собственной воли и опустошая. Веря в укрепляющую душу любовь Аммы, мама послала его в Индию, как до этого посылала в Израильскую ешиву, с надеждой на выздоровление.
Недалеко отсюда был расположен город Кучин, где есть еврейская община, и стоит древняя синагога. Там Боря купил себе молитвенник, из которого распевал иногда еврейские молитвы. Пел он хорошо, жители ашрама собирались вокруг него и слушали. Он пел, но, бывало, следуя какой-то захватившей его мысли, вскакивал и убегал на берег моря. Там он смотрел на суетливую жизнь крабов, кучами копошившихся между полированных волнами черных скал. "Интересно", - он рассказывал, " наблюдать за теми, кто не похож на людей, лишен индивидуальности…"
Кто так болен индивидуальностью, как не современные европейцы, ищущие на Востоке средства от нее избавиться, как хотят избавиться от забитого старыми ненужными вещами мешка, который приходится тащить за собой вперед и вперед. Но, пытаясь избавиться от ненужного груза, человек замечает, как кровно привязан к каждой своей рваной тряпке, сколько нежных воспоминаний вызывает в нем рухлядь, вытащенная на свет божий, что сам этот мешок сросся с телом, через него уже проходят вены и артерии, несущие жизнь всему организму, и что оставить его или выбросить какую-то вещицу из его недр равносильно самоубийству…