«Медленно ползет улитка по склону Фудзи». Улитка, которая ползет по склону, вся целиком поглощена этим процессом, и не существует вне его. Жизнь самоценна и, хотя мы можем это чудо ощущать, мы не можем его научно анализировать. Происхождение живого из неживого все еще остается тайной. Это составляет половину ответа на вопрос «зачем», поставленный в статье Э.Бормашенко.
Для того, кто любит жизнь, тут нет вопроса – они живут, чтобы жить. Мы едим, пьем и работаем не только, чтобы поддержать свой организм, но еще и потому что мы любим есть, пить и даже работать. Некоторым и этого ответа достаточно. Улитка ползет, чтобы ползти. Это единственное, что она может делать, чтобы донести до нас сообщение, что она ЖИВЕТ…
У человека вдумчивого, однако, остается еще избыток жизни, который толкает его на телеологическое вопрошание – «зачем?» Эдуард Бормашенко так и пишет: «Вопрос “зачем?” – главный вопрос человеческой жизни». Отметим, что главный вопрос для верующего еврея, которому посвящены тысячи страниц Талмуда, все-таки не «зачем», а «как»: т.е. как прожить, не отклоняясь от Б-жьей воли. То, что Эдуард забывает об этом в своем эссе, означает, что окончательно «сорвать с себя очки, созданные двумя веками Просвещения», ему не удалось. Cогласимся, что вопрос этот – хотя и не главный – сформулированный полноценным живым существом, действительно в принципе приближает его к «образу и подобию», ибо предполагает существование ЗАМЫСЛА... Всякая религия – это форма выражения благодарности за эту исключительно человеческую способность. Однако, попытка ответить на этот вопрос в пределах конечного набора житейских понятий конечно превосходит человеческие возможности: «Как ты не знаешь путей ветра и того, как образуются кости во чреве беременной, так не можешь знать дело Бога, который делает все. Утром сей семя твое, и вечером не давай отдыха руке твоей, потому что ты не знаешь, то или другое будет удачнее…» (Эккл.11,5-6)
Рассказ Льва Толстого, который цитирует Бормашенко, совершенно неубедителен. Помещик первоначально «хотел прикупить землицы», чтобы улучшить свое хозяйство. Но, следуя псевдохристианской логике Толстого, опустил руки и решил, что все это суета сует и не стоит его усилий…
Вот потому что многие помещики в России вместо улучшения своих (и соседских) хозяйств отвлекались на другие вопросы (пьянство, война и революция), сложилась та атмосфера вечной нищеты, воровства и всеобщего взаимного насилия, в которой восторжествовала «советская власть». Как известно, лирический поэт Афанасий Фет создал такое образцово эффективное хозяйство в собственном поместье и вокруг, что его книга о культурном земледелии в нечерноземной полосе России до сих пор используется как учебное пособие в сельскохозяйственной Академии Российской Федерации. Если бы все помещики следовали его примеру, они были бы богаты, крестьяне сыты, а царь до сих пор сидел бы на Российском троне без забот, как английская королева.
Напрасно автор говорит, что «никогда не веровал в разум». Все-таки, хотя бы тогда, когда поступал в университет? Мне кажется, именно благодаря разуму, университету (и отчасти проф. Я. Гегузину, как мы узнаем ниже из его биографии) он видит просчеты века Просвещения и тупики нашей цивилизации так ясно, как не смог бы их увидеть и понять человек, которому Просвещение вовсе чуждо.
И Ю.И.Манин, как я догадываюсь, ценит Просвещение не потому, что он фанатик разума (я думаю, что как раз разумный человек фанатиком быть не может), а из того чувства благодарности, которым переполняет нас возможность, хоть что-то понять в этом мире. Это чувство, по существу, близко к религиозному и не сливается с ним только из невозможности согласиться ни с одним эстаблишированным (т.е. вульгаризированным) культом.
Вообще глубоко верующим натурам трудно переживать то ежедневное и повсеместное попирание святынь, которое практикует всякое реальное массовое общество. Не менее трудно им и равнодушно наблюдать как священное в истории содержание выветривается из освященных объектов в результате профанного отношения к ним широкой публики. Отсюда, по-видимому, и происходит странное уныние, которое проявляет автор по поводу собственной (и коллективной) научной деятельности и мнимого превращения ее в «беличье колесо». Мне это уныние напомнило мое краткое знакомство с другим выдающимся глубоко религиозным человеком – Сергеем Сергеевичем Аверинцевым.
Мы встретились в Лондоне на Международном Семинаре по Русской Философии. Поскольку мы оба говорили на русском языке, нам естественно было проводить время вместе. Там, правда, был еще один православный священник, который говорил по-русски, но он сразу нам сказал, что, если бы в его «ученом» учреждении услышали наши разговоры, его бы немедленно отчислили с волчьим билетом. Сидя за обедом рядом с Сергеем Сергеевичем и инстинктивно порываясь ему помочь (у него в связи с перенесенным в детстве полиомиелитом были расстроенные, неточные движения), я низко наклонялся над дощатым столом и увидел сквозь щели, что он скрытно, – чтобы это не показалось демонстративным – крестится. Много позже, уже после его преждевременной смерти я прочитал его статью «Моя ностальгия», в которой он жаловался на то же самое чувство, что и Эдуард: «Ностальгия по тому состоянию человека, когда все в мире что-то значило или хотя бы хотело значить… свидетельствует об Императиве значительности, как задании, без выполнения коего и жизнь – не в жизнь…. В самых различных, в самых противоречивых своих аспектах культура предшествовавшей эпохи стоит под знаком того, что мы называем императивом значительности. Сегодня дело обстоит совсем иначе. Значительность вообще, значительность как таковая просто улетучилась из жизни… Самое страшное даже не то, что льется кровь в результате локальных войн или индивидуальных терактов, а то, что кровопролитие ничего не значит и обходится без значимой мотивации.» Бормашенко вторит ему еще решительней: «Проект Просвещения, … поставив на ясную, прозрачную для разума истину, сегодня, – на пике своего успеха – убил смысл. … Сложить ладную мозаику не царапающих друг друга истин и смыслов не удается. А раньше вроде бы удавалось. Ньютон и Лейбниц были верующими, мистиками. Для них и научное познание было богослужебной деятельностью. Сегодня – не то.»
А я, грешным делом, думаю, что всегда именно так и было…
От прошлого остается нам только то, что так или иначе записано. И, конечно, имена Ньютона и Лейбница вписаны в историю культуры ПЕТИТОМ. А про «ученый скот», который присутствовал в роли сочувственной или возмущенной аудитории, не осталось в истории никаких записей.
Религиозная натура ищет в наличной действительности Богоявления, и я думаю в конце концов находит. Хотя жизнь одного человека и коротка в сравнении с большими историческими сдвигами, но все же нам удалось дожить до создания государства Израиль, и мы стали свидетелями частичного разрушения «Империи Зла». Трудно было бы Аверинцеву или Бормашенко прямо отрицать значимость этих событий. Они несомненно много ЗНАЧИЛИ и в том сокровенном СМЫСЛЕ, которого так ждали от действительности эти люди и десятки тысяч других. Просто оба – и Сергей Сергеевич, и Эдуард жаждут чуда каждый день. Но это дается только тем, кто видит чудо и в медленном движении улитки. Недаром Эдуард пишет, что «вне чуда смысл – невозможен, смысл вырастает из чуда.» Такое чудо, как построение глобальной модели Космоса Ньютоном или образование государства Израиль каждый день не случается.
И Ньютон, и Лейбниц работали не в вакууме – они были окружены учеными невеждами и высокопоставленными неучами не в меньшей степени, чем мы с Бормашенко и Аверинцевым.
И, кстати, их «богослужебная» деятельность не помешала им потом склочничать из-за приоритетов. Так что, мухи – отдельно, а котлеты отдельно. Ничто человеческое было им не чуждо, как и сегодня. Нет оснований думать, что раньше обстановка для работы (или богослужеб-
ной деятельности) была благоприятней.
«Просвещение освободило людей от тяжелого труда, подарило им свободное время, и они начали со скуки колоться наркотиками.» – Ну, не все же, в самом деле! – «Накормило голодных – расплодились паразиты…» – все же голодных, кажется, было больше, чем паразитов. Просвещение несомненно улучшило жизнь людей, но можно ли было ожидать, что оно улучшит самих людей? На это не смеет рассчитывать никто из смертных… Люди обжили новые дома – и завелись клопы… На то и дано нам Второе Начало Термодинамики.
Опытная наука вообще основана на индукции – на опыте – а в опыте Второе Начало Термодинамики не менее важно, чем Первое, которое требует идеального Сохранения Энергии. Религия – система дедуктивная – с точки зрения религии клопов, как и других огрехов общежития, вообще не должно быть.
Наша еврейская религия признает существование очень широкого класса явлений, теоретически недопустимых. Возможно, это опыт вековой Диаспоры, который учит мириться даже и с ХАМАСом.