Марина Бородицкая

* * *

Таракан сложил на пузе лапки,
притворился косточкой хурмы.
Взмах моей неумолимой тапки
возвещает наступленье тьмы.

Мелкий бог домашних насекомых
не спешит на тараканий зов,
к смерти неминуемой влекомых
не спасёт он лапок и усов.

Сколько ж вас ухлопано, страдалец!
Говоришь, меж нами есть родство?
Говоришь, и мне протянет палец
в грозный час чужое божество –

и не бросит огненный окурок
в наши муравьиные холмы?
Черт с тобой, хитиновый придурок,
я поверю в косточку хурмы.

* * *

Одного лишь выпуска лицея –
девятнадцатого октября,
одного пернатого еврея,
каркнувшего правду про царя,

шелеста одной Тарусской рощи,
с ветром залетевшего в местком,
горстки дурней, вышедших на площадь
с детскою коляской и листком,

пары книжек толстого журнала –
сизых, цвета лунного луча, –
хватит, чтоб до срока не сгорала
вольности заветная свеча.

Чтоб она, дрожа, в ночи алела,
дерзким жалом уязвляя тьму –
пусть опять не выгорело дело,
пусть опять, опять конец всему,

пусть придут и книжной гильотиной
тонкие страницы искрошат,
и пропишут курс аминазина,
и в Лицее – порку разрешат.

26. 12. 2010

В тот день Москва остекленела.
Бронёй покрытые хрустальной,
ломались ветки то и дело
и рушились под звон прощальный.

Троллейбусы, автомобили
застыли в хрупкой амальгаме,
и так хрустело под ногами,
как будто здесь посуду били.

И узник в кубе застеклённом
глядел, не тяготясь охраной,
в окно, где рушился со звоном
наш общий дом, наш дом стеклянный.

* * *

Если вышло писать историю,
Если вышло о битвах петь –
У окошка сиди в скриптории,
Где уместно пером скрипеть:

Чёрным соком дубовых шариков
Всласть напаивая стило,
Чаркой красного да сухариком
Подкрепляясь, чтоб дело шло.

А кровавым копьём историю
Позовут писать – не ходи:
Не расчислишь стрел траекторию
С оперённой стрелой в груди.

Мертвецу не воспеть викторию,
Мяснику не подняться ввысь…
Если вышло писать историю,
На замок от нее запрись.

* * *

А ещё был кофе со сгущёнкой:
жестяной цилиндрик с двух сторон
вспарывался – и тягучей, тонкой
струйкой запускался в кружку он.

Сверху наливался кипяточек,
размешал и пей, чего ж ещё?
Пролетарской радости источник:
приторно, душисто, горячо!

Если б это видел итальянец,
швед, француз или другой зоил,
он бы возопил: «Какой засранец
это непотребство сотворил?!»

Но не зная про двойной эспрессо,
запасали бабушки к зиме
тюрю, что у нас для политеса
звали кофэ – с оборотным «э».

Отхлебнуть и выпить без остатка…
Консерванты – это не беда,
лишь бы стало горячо и сладко,
горячо и сладко, как тогда.

* * *

– Не плачь, – шептала мне мама в кино, –
никто не убит, никто не казнён,
сейчас режиссер скомандует «Стоп!» –
и все актёры, монтёры, дублёры
живёхонькие побегут в буфет.

И я представляла школьный буфет:
слегка слежавшийся винегрет,
прямоугольник ржаного хлеба –
корочка с трёх сторон –
и стакан взлохмаченного компота.
И я улыбалась маме, но что-то
было не так. Ведь если буфет –
то смерти нет,
и бессмертья нет.
И отменяется всё кино,
и все убиты. Всё – казнено.

* * *

Пришёл стишок
ростом с вершок:
– Мама, откуда берутся стихи?

– Их находят в капусте,
их приносит аист,
они заводятся в животе
от любви к другому поэту,
или же к музыканту,
или к целой рок-группе.
Ещё их можно
с кем-нибудь нагулять,
а потом растить в одиночку.

– А меня? А я?
– А тебя, мой маленький –
ветром надуло.







оглавление номера    все номера журнала "22"    Тель-Авивский клуб литераторов


Рейтинг@Mail.ru




Объявления: