ЗАПАДНИКИ И "БИБЛИОФИЛЫ"

 

 

Дмитрий Хмельницкий

 

НАЦИОНАЛИЗМ С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ

 

В двухтомнике Александра Солженицына "200 лет вместе" есть одна странность. Первый том, посвященный истории еврейских общин в России c конца XVIII до начала ХХ вв., не имеет вступления, объясняющего терминологию. И автору, и читателю ясно, о ком идет речь. Второй том, посвященный судьбе "советского еврейства", начинается главой, которая называется "В уяснении". Имеется в виду уяснение того, что такое "еврей". Создается впечатление, что автор потерял ясное представление о предмете исследования и пытается его заново нащупать. Причем делает это без особого успеха.

Оказывается, что книга Солженицына – не одно исследование, а два абсолютно разных. И второе гораздо интереснее первого, потому что посвящено не столько историческим проблемам, сколько мировоззренческим. Собственному мировоззрению Солженицына и мировоззрению остро интересующего его "еврейского национального движения". Второй том книги – это страстная попытка Солженицына нащупать точки соприкосновения с "еврейством" и преодолеть идейные разногласия. По существу, это книга о самом Солженицыне.

 

* * *

Вводная глава второго тома начинается фразой: "Всякое рассмотрение значительной роли евреев в жизни стран и народов их рассеяния... неизбежно останавливается перед вопросом: "кого считать евреем?". Пока евреи жили среди других народов обособленными анклавами – не было повода для такого вопроса. Но по мере ассимиляции или просто более широкого включения евреев в окружающую жизнь – вопрос стал... интенсивно обсуждаться, и более всего – евреями же".

Естественно предположить, что сам автор знает значение этого слова, раз уверенно использует его без кавычек. В противном случае написал бы – "вопрос стал обсуждаться теми, кто считает себя евреями".

Но из дальнейшего становится ясно, что никакой уверенности в точном понимании значения этого слова – предмета собственного исследования – у Солженицына нет. Сначала он приводит с оправданным удивлением определение из современной еврейской энциклопедии: "Лицо, принадлежащее к еврейскому народу". Определение действительно бессмысленное, так как без объяснения, что такое "еврейский народ" или вообще "народ", оно не работает.

Дальше автор пишет, что определение "еврея" для самих евреев (которых он опять же странным образом от неевреев уверенно отличает) "сегодня не простой вопрос". И ссылается на Александра Воронеля, писавшего что: "среди самих евреев нет никакого согласия относительно содержания этого понятия. Чем ближе к нему приближается новичок, тем расплывчатее становится для него этот неуловимый образ" ("22", № 82). А также на Э.Нордена: "через 74 года после российской революции и 43 года после возрождения государства Израиль попытка определения еврея – почти головоломная задача" ("22", № 79).

Солженицын отмечает, что для религиозных евреев (иудеев) этого вопроса не существует, так как они пользуются галахическим определением – "Еврей – это тот, кто рожден от матери-еврейки или обращен в еврейство согласно Галахе".

Процитировав Артура Кестлера, который тоже утверждал, что "отличительной чертой еврея… является не его принадлежность к той или иной расе, культуре или языку, а религия", автор, однако, не показывает своего согласия с тем, что "еврейство" – это только конфессия, а перебирает варианты дальше. Он даже не пытается анализировать чужие мнения. Он продолжает перебор и цитирует решение Высшего суда справедливости Израиля от 1958 г: "в глазах Галахи, еврей, перешедший в другую веру, тем не менее остается евреем... Еврей не перестает быть евреем, даже нарушая еврейский Закон". Более того – "для еврея "переход... в иную веру в сущности невозможен"".

Солженицын идет дальше: "Ныне говорится как о само собой понятном: "Решение еврейской проблемы, то есть проблемы сохранения евреев как этнической общности". Тут он отмечает: "Однако понятие этнической общности имеет тенденцию огрубляться в общность по крови". И приводит характерный пример – Краткая еврейская энциклопедия отбирает своих персонажей именно по крови, включая туда и крестившихся потомков евреев, и тех, кто был воспитан в русской культуре, и, как Илья Мечников, узнали о своем еврейском происхождении довольно поздно. Исследователь наконец задается вопросом : "Отбираются даже те, кто всю жизнь был далек от еврейского сознания, – так, значит, определение еврейства ведётся уже по крови? – а не по духу?". Кажется, первый раз Солженицын высказывает несогласие с процитированным мнением. Он приводит определение из современной российской еврейской энциклопедии: "Евреями считаются люди, родители или один из родителей которых был еврейского происхождения, независимо от его вероисповедания" и, замечая, что в "международной спортивной израильской "маккабиаде" – "участвовать могут только евреи"", еще раз задает вопрос – "надо понять, что и тут – по крови?"

И неожиданно восклицает: "Тогда зачем же так страстно и грозно укорять всех вокруг в "счете по крови"? Надо же отнестись зряче и к национализму собственному". Вообще-то, "счет по крови" – не национализм, а расизм. Но слова "расизм", которое висит в воздухе, Солженицын не произносит. И, как видно из последующих глав, принимает "счет по крови", когда пишет о судьбе советского "еврейства" в ХХ веке.

Собственно говоря, Солженицын видит в таком подходе и положительные моменты. Он цитирует Амоса Оза: "Быть евреем означает чувствовать: где бы ни преследовали и мучили еврея, – это преследуют и мучают тебя" и добавляет – "И вот это чувство и вызволяет евреев из скольких бед! Эх, и нам бы так!.."

А ведь это якобы благородное чувство имеет и обратную сторону. Вроде того, что "если мучают нееврея, мы воспринимаем это спокойнее". Автор "ГУЛАГа" вроде должен был бы почувствовать подвох. Но нет, не чувствует…

В книге ощущается несвойственная Солженицыну растерянность. Нет согласия, но нет и отрицания чужих мнений. Есть уклончивость и странная зависимость от взглядов оппонентов – "Однако не были бы евреи евреями, если бы их понятия и объяснения сводились к такой однозначной простоте. Нет, соображения тут – многоветвисты".

Приводимые Солженицыным мнения не многоветвисты. Они противоречивы и нелогичны. Но исследователь явно боится распутывать противоречия. Только радуется, когда хоть что-то совпадает с его собственными представлениями. Цитирует Амоса Оза – "в моем словаре еврей – это тот, кто считает себя евреем или обречен быть евреем. ... Быть евреем означает участвовать в еврейском настоящем ... в деяниях и достижениях евреев как евреев; и разделять ответственность за несправедливость, содеянную евреями как евреями" – и с облегчением добавляет: "Вот такой подход мне кажется наиболее верным: принадлежность к народу определяется по духу и сознанию. Считаю так и я".

Далее Солженицын цитирует целый букет нелепых и, по его собственному мнению, "расплывчатых" утверждений, в частности: "Еврей – это тот, кого другие считают евреем, – вот простая истина, из которой надо исходить". В этой цитате, принадлежащей Сартру, понятие "еврей" ставится в полную зависимость от предрассудков окружающих. Хотя в такой ситуации трудно понять, кто чьи предрассудки перенимает. Всерьез утверждать нечто подобное можно либо от полной беспомощности, либо от принципиального нежелания разбираться в проблеме. Но и тут Солженицын покорно следует за Сартром.

Впрочем, он приводит и мнения: Жаботинского – "Для людей моего лагеря суть дела совершенно не в том, как относятся к евреям остальные народности. Если бы нас любили, обожали, звали в объятья, мы бы так же непреклонно требовали "размежевания"" – и Бен-Гуриона – "Важно, что делают евреи, а не что говорят об этом гои"", которые считали возможным пренебречь мнением окружающих.

Скрытым несогласием с идеологами сионизма можно считать то, что дальше Солженицын цитирует Бердяева, объяснившего, что "Потеря нацией своего государства, своей самостоятельности и суверенности есть великое несчастье, тяжелая болезнь, калечащая душу нации. То, что еврейский народ... лишился государства и жил скитальцем в мире, изломало и искалечило душу еврейского народа. У него накопилось недоброе чувство против всех народов, живущих в собственных государствах".

Солженицын охотно соглашается с наследственной особостью евреев – "Отменная талантливость евреев – вне сомнений". Тут интересно, что, заявив "в секулярные века и у самих евреев идея богоизбранности неизбежно должна была подмениться идеей – просто исторической и человеческой уникальности", он эту идею автоматически принимает: "Уникальность еврейского народа несомненна, все ее видят". Опять остро чувствуется внутренняя неуверенность автора. Понимая, что идея наследственной уникальности есть результат искалеченной психологии (по Бердяеву), Солженицын приводит цитату-объяснение природы этого чувства: "Люди не хотят отдавать это ощущение... выделенности, не хотят "обменивать" его на что-либо иное... Отдать свою отмеченность – значит что-то серьезное и ценное потерять".

Понятно. Потеря чувства уникальности – для людей к нему привыкших – психологическая травма. Но тут же следует без критических комментариев цитата, объявляющая чувство еврейской уникальности исторически оправданным: "Хотим мы этого или не хотим, наши успехи и поражения, а также наши грехи и заслуги имеют всемирно-исторический характер и всемирно-историческое значение... Борьба за будущее евреев есть также и борьба за тот или иной образ всего остального мира" (А.Воронель,"22", № 74).

Солженицын не возражает. Ему по-прежнему неясно, как следует исчислять "уникальный народ" – по крови, по мнению соседей или по самосознанию. В отдельных случаях он выражает солидарность с цитируемым автором: "еврейство как общественная система явило собой яркий пример поразительной выживаемости и способности возрождаться после испепеляющих катастроф... Оно создало совершенно новую основу для общности... духовное единство" (А.Этерман, "22", № 78).

На это следует решительное – "Да, несомненно – так".

А что – "так"?

Духовное единство – это признак идеологического сообщества, партии, группы по интересам. Значит, "еврейство" – это партия? Значит те, кто не проникнуты общим духом и имеют иные убеждения, к "еврейству" не принадлежат?

Как бы для того, чтобы тут же поставить под сомнение собственное согласие с тезисом о духовном единстве "еврейства" Солженицын без комментариев цитирует Амоса Оза: "Достаточно лишь мимолетного взгляда, чтобы убедиться, что все эти люди – евреи. Не спрашивайте меня, что такое еврей. Сразу видно, что ты в окружении евреев... И это – волшебство. Это – вызов, это – великое чудо".

Так уж и чудо. Что можно увидеть мимолетным взглядом? Форму носа, цвет волос... Значит все-таки, – "кровь"?

Да и возвращаясь к идее "уникальности еврейства", поддержанной Солженицыным, стоит задаться вопросом – о какой именно уникальности идет речь?

Постоянно цитируемый Солженицыным интеллигентный русский (по культуре) еврей (по происхождению и убеждениям) Александр Воронель отличается от самого Солженицына (тоже русского по культуре) только этим самым происхождением. И духом – национальным самосознанием. Но тогда обнаруживается простая конструкция – различие духа вырастает из факта разности происхождений. То есть, в основе все-таки – увы – "кровь".

Вот и становится понятным уже процитированный выше призыв Солженицына: "Тогда зачем же так страстно и грозно укорять всех вокруг в "счете по крови"? Надо же отнестись зряче и к национализму собственному".

Это протест интеллигентного национализма против крайнего черносотенного. Гордясь своей кровью, уважай чужую. Декларируя свою уникальность, не презирай окружающих. В этом смысле Александр Солженицын полный единомышленник Александра Воронеля. И это отличает их обоих от ксенофобов из обоих лагерей – от юдофобов и русофобов.

Особенность идейного интеллектуального национализма – уважение к коллегам по борьбе за идею. Ведь национальная идея по сути универсальна.

Но до высот не-ксенофобного национализма поднимается обычно только хорошо воспитанная элита национального движения. Таков был Теодор Герцль. Таковы Солженицын и Воронель. Таков и Михаил Хейфец, которого Солженицын одобрительно и часто цитирует.

Проблема элиты в том, что национальная идея, овладевающая массами, по собственному выражению Солженицына "огрубляется". То есть дичает. И элите приходится возглавлять стройные ряды ксенофобов. Другой вопрос – много ли смысла даже в самой интеллигентной национальной идее?

 

* * *

Солженицын полагал, что пишет историческое исследование. Формально это действительно так – по методике подачи и объему материала. Фактически же книга – идеологический памфлет. Взгляд на российскую историю глазами националиста – одновременно русского и еврейского. Точнее, просто идейного националиста.

Вводную главу о понятии слова "еврей" Солженицын заключает словами "Предпринятый тут обзор мнений дает нам до некоторой степени объемлющее сознание, с которым мы вступаем в дальнейшее чтение".

В том-то и дело, что – не дает. Приведенный автором обзор мнений дает представление о спектре взглядов внутри национального еврейского движения. Самого Солженицына этот спектр вполне устраивает. Устраивает даже то, что взгляды – противоречивы. Это позволяет автору выбрать из кучи взаимоисключающих формулировок то, что ему больше нравится – "единство духа" – и, больше не возвращаясь к проблеме терминологии, описывать историю советских людей с еврейскими фамилиями и еврейским происхождением как историю единого духовного движения – "советского еврейства". Довольно сомнительное занятие с точки зрения не-националистического мышления.

 

* * *

В собранной Солженицыным коллекции формулировок "еврейства" отсутствуют те, которые могли бы нарушить стройность концепции. А именно – просто научные. Этнографы отличают один народ от другого по языкам и культурам. Народ – любой – в общем случае "языково-культурная общность". И никак не "духовно-идейная". Во всяком случае не духовностью отличаются, к примеру, англичане от французов.

Другое дело, что националисты полагают, будто всех членов одного народа скрепляет национальное самосознание и единство духовных целей. Доказать это невозможно, но как догмат для идеологического единства тех, у кого национальное самосознание присутствует – "идейных русских", "идейных евреев" и т.д. – годится. Положение осложняется тем, что если русские националисты рекрутируются из русской культурной среды, то "еврейство" в израильском понимании (которое Солженицын принимает) – понятие сугубо интернациональное. То есть, "еврейский дух" опирается прямо на "еврейское происхождение", минуя культурную составляющую. Единой еврейской культуры за пределами религии не существует. Тут Артур Кестлер совершенно прав.

Однако национальная идея предполагает, что, овладев еврейским самосознанием, "еврей по крови" начнет соблюдать религиозные традиции, хотя бы некоторые, изучать еврейскую историю и тем самым приобщится к "еврейской культуре" – независимо от реального родного языка и родной культуры.

Эту дикую мешанину из религиозных и секулярных понятий Солженицын своим подбором мнений продемонстрировал, но копаться в ней не захотел. Только отметил его устраивающее.

Во время переписи 1897 года народы Российской империи идентифицировались по родному языку. Этот критерий был вполне научным, остается он им и сегодня. Согласно этой переписи 5 млн. 215 тыс. человек, назвали идиш своим родным языком. В 1959 г. назвали еврейский своим родным языком только 21% советских "паспортных евреев". То есть – поколение дедушек. Согласно недавнему исследованию проф. Р.Рывкиной "Евреи в постсоветской России – кто они?" (Москва, 1996) уже 99% опрошенных на вопрос о разговорном языке ответили "русский". Это значит, что ассимиляция завершилась и еврейская этническая общность за сто лет практически полностью растворилась в русском населении. Перестала существовать как этническая общность. Если бы Солженицын в своем исследовании воспользовался критериями переписи 1897 г., то быстро выяснил бы, что предмет исследования попросту исчез.

А что сохранилось? Сохранилась введенная в 1932 г. во внутренний паспорт графа "наследственная национальность", совершенно дикая с точки зрения здравого смысла и вызывающе антинаучная. Сталин, придумывая ее, решал свои, далекие от этнографии задачи. Ему нужен был простой механизм для манипулирования большими массами населения. Но эффект от нововведения оказался долгоиграющим. Принцип наследования принадлежности к народу "по крови" при игнорировании реальной родной культуры пришелся по вкусу всем националистам. Для советского "еврейского национального движения" он стал попросту единственной основой "национальной консолидации".

Солженицын фактически положил этот принцип в основу своего исследования.

 

* * *

Второй том книги "200 лет вместе" посвящен истории российских евреев с 1917 г. по наше время. Автор ведет отбор персонажей совсем не по "еврейскому духу" – иначе туда не попали бы, например, члены большевистской верхушки, – а элементарно по происхождению. По существу, это добросовестное исследование судеб людей с еврейскими фамилиями. Солженицын понимает, что "общееврейского" между ними может быть очень мало, поэтому оговаривается: "Надо помнить постоянно, что еврейство – всегда очень разное, что фланги его широко раскинуты по спектру настроений и действий".

Еще бы не разное. В главе "В большевиках" Солженицын четко обозначает свой подход: "А из еврейских авторов – и те, кто раньше отрицал усиленное участие евреев в большевицкой власти, и кто его никогда не отрицал, – все единодушно согласны, что это не были евреи по духу. Это были отщепенцы. Согласимся с этим и мы. О людях – судить по их духу. Да, это были отщепенцы.

Однако и русские ведущие большевики так же не были русскими по духу, часто именно антирусскими, и уж точно антиправославными, в них широкая русская культура исказительно преломилась через линзы политической доктрины и расчетов. Поставить бы вопрос иначе: сколько должно набраться случайных отщепенцев, чтобы составить уже не случайное течение? Какая доля своей нации? О русских отщепенцах мы знаем: их было в большевиках удручающе, непростительно много.

А насколько широко и активно участвовали в укреплении большевицкой власти отщепенцы-евреи?"

Итак, есть настоящие русские ("по духу") и есть русские-"отщепенцы". Есть настоящие евреи и есть евреи-"отщепенцы", лишенные национального духа. Получается, что главный грех большевиков, делавший их отщепенцами, – утрата национального духа. Но, даже став отщепенцами, большевики не теряли национальных черт, ибо разница происхождений никуда не девалась... Сам Солженицын именно так различает большевиков-русских и большевиков-евреев.

Такой подход превращает исследование Солженицына в хаотический набор любопытных фактов и цитат, чаще всего абсолютно неправильно истолкованных.

Вот пример: "...большевики с величайшей охотой использовали евреев в своем государственном и партийном аппарате опять-таки не из сродства с евреями, а по большой выгоде от их способностей, смышлености и отчужденности от русского населения". Большевики использовали евреев... Казалось бы, нужно совсем не понимать в большевиках, чтобы предположить такое. Однако, автор "ГУЛАГа" о большевиках знает все. Просто национализм путает карты. Поэтому преступления большевиков-русских и большевиков-евреев в его глазах выглядят по-разному: "Самым неразумным образом евреи-активисты вливались в общебольшевицкую настойчивую ярость в травле православия (в сравнении с другими религиями), в преследовании священников, в печатном глумлении над Христом. Тут и русские перья расстарались: Демьян Бедный (Ефим Придворов), и не он один. Но евреям постоять бы в стороне".

При этом Солженицын резко выступает против крайних антисемитских тезисов вроде того, что при большевиках "евреи захватили власть": "Нет, власть тогда была — не еврейская, нет. Власть была интернациональная. По составу изрядно и русская. Но при всей пестроте своего состава – она действовала соединенно, отчетливо антирусски, на разрушение русского государства и русской традиции".

Большевики были жутким бедствием для России, как и для других захваченных ими стран. Но видеть их главный порок в "антирусскости" – это антиисторический взгляд националиста.

Солженицына можно полностью поддержать против несправедливых упреков в антисемитизме. Например, в "ГУЛАГе" он упомянул фамилии шести награжденных начальников Беломорстроя так, как они и были опубликованы в 1932 г., от Ягоды до Френкеля и был заклеймен: "И вот 40 лет спустя я повторил эти шесть портретов негодяев в "Архипелаге"... Боже – какой всемирный гнев поднялся: как я смел?! это – антисемитизм! я – клейменый и пропащий антисемит... А где ж были их глаза в 1933, когда это впервые печаталось? Почему ж тогда не вознегодовали?"

Еще нелепее ситуация, когда собственные его "друзья-евреи" предъявили ему претензии, что в пьесе 1962 года "Республика труда" он вывел списанного с натуры бухгалтера Соломонова. И потребовали изменить этот образ – вплоть до разрыва отношений: "Почему не сделать его русским? – поражались они. – Разве уж так важно, что он еврей?" Солженицын резонно возражает – если не важно, зачем менять. И объясняет, почему это важно – это было важно для Соломонова. Себе в придурки он набирал тоже евреев. А такая поддержка в лагере в глазах самого автора – благо. Солженицын справедливо возмущается такой цензурой, возникшей с самой неожиданной стороны. Да, тогда, в 1962 г., государственный антисемитизм еще густо висел в воздухе. Но правда есть правда. Экзамен на честность Солженицын выдержал лучше, чем его "друзья-евреи".

 

* * *

Взлет еврейского самосознания в интеллектуальной среде "паспортных евреев" в 60-е годы Солженицын воспринимает с радостью и пониманием. Ему абсолютно очевидны чувства, заставлявшие людей, не знавших ничего, кроме русско-советской жизни, задуматься о высшем смысле своего происхождения и сделать вывод, что с Россией им не по пути.

Солженицын с удовольствием цитирует "вдумчивое", по его характеристике, размышление Б. Орлова: "Усилия, затраченные за последние 100 лет еврейской интеллигенцией для перевоплощения в русскую национальную форму, были поистине титаническими. Впрочем, это не принесло душевного равновесия; наоборот, заставило острее почувствовать горечь двунационального бытия". И "на трагический блоковский вопрос: "Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?" – вопрос, который для русского человека имеет, как правило, однозначный ответ, – русско-еврейская интеллигенция отвечала, иногда после некоторого раздумья – "Нет, не вместе. Рядом, до поры до времени, но не вместе!"... Обязанность – Родину не заменяет".

Далее Солженицын объясняет (как обычно, с помощью цитаты из "еврейского автора"), что – не советский антисемитизм причина роста еврейского национального самосознания: "Антисемитизм страшен не столько тем, что он делает евреям (ставя им известные ограничения), сколько тем, что он делает с евреями, – превращая их в невротичных, придавленных, закомплексованных, ущербных" (В.Богуславский, "22", № 40) . "На самом деле от такого болезненного состояния – вполне, и быстро, и уверенно – оздоровлялись те евреи, кто с полнотою осознавал себя евреями". Очень характерный тезис. С антисемитизмом следует бороться ростом национальной гордости. То есть бороться с крайним национализмом следует другим национализмом. Для националиста – нормальный подход. Благородный и либеральный – в данном случае. Но более чем странный с точки зрения не-националиста. И – главное! – плохо стыкующийся с нормами демократического общества.

Итак, вспышку еврейского самосознания в СССР Солженицын целиком приветствует: "...начиная с хрущевской "оттепели", а затем, в 60-е годы, уже и без нее, – советское еврейство быстро распрямлялось в духе и ощущало себя – именно собою. В конце 60-х годов очень небольшая группа ученых, причем не гуманитариев, начала ... вновь восстанавливать еврейское национальное сознание в России".

Но тут же, вслед сплошной апологетике он слегка меняет ракурс взгляда на события: "Отмечает еще один еврейский автор: в СССР "нерелигиозные евреи всех направлений дружно отстаивали принцип "чистоты расы" – и добавляет: "Ничто не может быть естественнее. Люди, для которых еврейство – пустой звук, и не ассимилированные при этом, встречаются очень редко".

Значит, в СССР евреи, с одной стороны, практически все ассимилированы, с другой стороны, свое еврейство исключительно ценят и понимают под ним "чистоту расы".

Это уже не либеральный национализм в виде особой любви к родной культуре, а вульгарный расизм, сформулированный предельно ясно. Как относится к отстаиванию принципа "чистоты расы" Солженицын? С характерной раздвоенностью. С одной стороны, с пониманием, поскольку оставил цитату без комментариев. С другой, видимо, с беспокойством. Иначе бы не цитировал.

Но в том, что "дружное отстаивание принципа чистоты расы" в СССР имело место, автор не сомневается и не считает, что такой подход всерьез дискредитирует национальное движение.

 

* * *

Основной и достигнутой целью книги Солженицына можно считать борьбу с откровенным историческим враньем, без которого не может существовать крайний догматический национализм.

Солженицын цитирует Р.Нудельмана: "Подошла к концу роль той "русско-еврейской интеллигенции", которая сложилась в довоенные и первые послевоенные годы и была – в какой-то степени убежденно – носительницей марксистской идеологии, исповедовала – пусть робко, пусть в душе, в противоречии с практикой – идеалы либерализма, интернационализма и гуманизма" ("22", № 3).

И возражает: "Носительницей марксистской идеологии? – да, конечно. Идеалы интернационализма? – о, конечно. Но либерализма и гуманизма? – лишь в послесталинское время, опоминаясь".

Но это относительно безобидно. В ярость Солженицына приводит другое: "Среди многочисленных национальностей Советского Союза евреев всегда выделяли как самый "ненадежный" элемент".

Солженицын взрывается: "Это – с каким же беспамятством можно такое промолвить в 1983 году? Всегда! – и в 20-е годы! и в 30-е! – Настолько все забыть?"

Не менее нелепо звучит и следующая, возмутившая Солженицына цитата: "Если... с высоты птичьего полета посмотреть на советскую историю, то она вся представляется как последовательное перемалывание и уничтожение евреев... советская власть, разрушающая все вообще национальности, с евреями поступает, в целом-то, наиболее круто".

Действительно, если вспомнить, сколько народов в СССР было депортировано и полуистреблено... И сколько было в советско-партийно-энкавэдэшной элите 20-30-х годов персонажей с еврейскими фамилиями...

И если еще считать этих последних представителями одной консолидированной этнической группы – "еврейства"... Солженицын так и считает. Как, впрочем, и его оппоненты – и либеральные, и вполне черносотенные.

Иногда Солженицын буквально теряет самообладание: "И теперь – единый протестующий стон вырывается из стольких еврейских грудей: "Не мы выбирали эту власть!" И будто бы даже: "Нет способа культивирования среди них [евреев] лояльной советской элиты". – Да Боже, да этот способ работал безотказно 30 лет, только потом заел. А откуда же – столько блистательных многоизвестных имен? – уж они перед нами помелькали довольно".

Трудно возразить.

Сильно раздражают Солженицына призывы ко всем русским покаяться перед евреями при полном нежелании брать на себя ответственность за преступления советской власти. Сам Солженицын признает вину русского народа за ужасы большевизма и ждет того же от своих оппонентов: "Вот немцы следующих поколений признают ответственность перед евреями даже самым прямым образом, и морально, и материально, как виновники перед пострадавшими: вот уж который год платят компенсацию Израилю и личные компенсации уцелевшим пострадавшим. А евреи? Когда Михаил Хейфец, которого мы не раз цитируем в этой работе, пройдя лагеря, проявил высоту души раскаяться от имени своего народа за совершенное евреями в СССР во имя Коммунизма – его желчно высмеивали".

Роль "еврейства" в антисоветском диссидентском движении Солженицын охотно признает, называет имена героев – Павел Литвинов, Александр Гинзбург, Лариса Богораз. Цитирует: "Уже из Израиля оглядываясь на московское кипение, пишет недавний участник его: "Большая часть русских демократов (если не большинство) – евреи по происхождению…Они не сознают себя евреями и не понимают, что их аудитория тоже в основном еврейская" (А.Воронель, "22", № 2).

Солженицын резюмирует: "никакое прогрессивное движение без евреев снова стало невозможным".

Однако эгоизм "еврейского движения" Солженицын тоже видит ясно и справедливо осуждает: "В поток диссидентского движения после 1968 вступил безоглядно – и Сахаров. Среди его новых забот и протестов было много... заявлений в защиту евреев-"отказников". А когда он пытался поднять тему пошире, – простодушно рассказывал он мне, не понимая всего кричащего смысла, – академик Гельфанд ответил ему: "Мы устали помогать этому народу решать его проблемы"; а академик Зельдович: "Не буду подписывать в пользу пострадавших хоть за что-то – сохраню возможность защищать тех, кто страдает за национальность". То есть – защищать только евреев".

 

* * *

Исключительно интересно то, что Солженицын пишет об Александре Галиче. Его он тоже интерпретирует как еврея. Естественно, из-за его настоящей фамилии – Гинзбург. Отношение к Галичу – уважительно-неприязненное. Отмечая мужество, с которым Галич порвал с жизнью и карьерой удачливого советского драматурга, превратившись в барда-антисоветчика, Солженицын предъявляет ему странную претензию: "И как же он осознавал свое прошлое? свое многолетнее участие в публичной советской лжи, одурманивающей народ? Вот что более всего меня поражало: при таком обличительном пафосе – ни ноты собственного раскаяния, ни слова личного раскаяния нигде! …Сознавал ли он, что он и о себе поет?".

Конечно, сознавал. Какое еще нужно покаяние при таких песнях? Тут Солженицына подвел вкус. А возможно, его неприязнь имела более глубокие идейные корни. Галич был, видимо, лишен национального чувства, так важного для Солженицына. Но Солженицын эти чувства у Галича ищет и (неубедительно!) находит: "Память еврейская настолько его пронизывала, что и в стихах не-еврейской темы он то и дело вставлял походя: "не носатый", "не татарин и не жид", "ты еще не в Израиле, старый хрен?!" А найдя, предъявляет Галичу претензии, исходя из наличия этих чувств.

Солженицын ловит Галича на кажущемся передергивании: "И тоже ставшее знаменитым:

 

Не ходить вам в камергерах, евреи...

Не сидеть вам ни в Синоде, ни в Сенате.

А сидеть вам в Соловках да в Бутырках…

 

И как же коротка память – …да где ж те 20 лет, когда не в Соловках сидело советское еврейство – а во множестве щеголяло "в камергерах и в Сенате"! Забыли…."

Но Галич пишет о временах государственного антисемитизма, когда преследовали по фамилиям и "пятой графе", а Солженицын вспоминает времена, когда люди с такими же фамилиями заполняли власть. Для не-националиста Галича это два разных, не связанных между собой исторических явления. Для националиста Солженицына, воспринимающего тех же людей единой группой, связанной общими национальными интересами – "еврейством" – это разные фазы одного процесса. Сначала "они" были у власти, потом "они" ее потеряли и попали под преследования.

Впрочем, Солженицын отдает Галичу должное: "Он уехал. Со словами: "Меня – русского поэта – "пятым пунктом" отлучить от России нельзя!"

Собственно, Солженицына раздражает не столько сам Галич, сколько среда его почитателей: "Но иные уезжавшие черпали в его песнях затравку брезгливости к России и презрения к ней. Или, по крайней мере, уверенность, что это правильно – с нею рвать". Это – самый болезненный для Солженицына момент в "еврейском национальном движении". Он посвятил ему целую главу под названием "Оборот обвинений на Россию".

 

* * *

"Но я абсолютно не ожидал такого перекоса, что вместо хотя бы шевеления раскаяния, хотя бы душевного смущения – откол евреев от большевизма сопроводится гневным поворотом в сторону русского народа: это русские погубили демократию в России (то есть Февральскую), это русские виноваты, что с 1918 года держалась эта власть! Мы – и конечно виноваты, еще бы! ... Но …теперь все обязаны принять, что они и всегда против этой власти сражались, и не напоминать…, как они изрядно послужили этой тирании".

Солженицын приводит целую серию действительно возмутительных высказываний: "Это тоталитарная страна... Таков выбор русского народа", "В огромных глубинах душевных лабиринтов русской души обязательно сидит погромщик... Сидит там также раб и хулиган", "Православие есть готтентотская религия" (М.Гробман), Русская "масса разрешила ужасам опричнины совершиться над собой, так же как она разрешила впоследствии сталинские лагеря смерти". И еще много подобного. Конечно, все это довольно неприятно, но обижаться на очевидное мракобесие в принципе бессмысленно. Солженицын обижается потому, что воспринимает говорящих как единомышленников, таких же, как он, "носителей национального духа". Его глубоко задевают слова Г.Померанца: "Русский национализм неизбежно примет агрессивный, погромный характер". Солженицын возмущается "то есть всякий русский, кто любит свою нацию, – уже потенциальный погромщик!"

Но Померанц тут по существу прав. Он-то имел в виду не всякого русского, как простодушно (или лукаво?) интерпретирует Солженицын, а русский национализм. А национализм – любой – имеет тенденцию принимать погромный характер. Примеров дикого ксенофобного еврейского национализма, выросшего из диссидентского возрождения национального духа, сам Солженицын привел достаточно, не осознавая того, что тем самым подтверждает слова Померанца. Справедливости ради следует сказать, что из цитаты Померанца не вполне ясно, распространял ли он свою формулировку русского национализма и на еврейский. Во всяком случае, Солженицын вспоминает действительно нелепый свой конфликт с Померанцем в связи с романом "В круге первом". Померанц обвинил Солженицына в "нечувствительности к еврейской боли" и потребовал вообще не замечать национальности своих литературных героев ("несть ни эллина, ни иудея"). При этом, вопреки первому требованию, предложил превратить положительного героя Герасимовича в еврея, или ввести в роман не менее важный положительный персонаж.

 

* * *

В общем, мало оказалось у Солженицына единомышленников среди коллег из "еврейского национального движения". Один из немногих Михаил Хейфец: "И многократно, и твердо звучал за эти годы голос Михаила Хейфеца, недавнего гулаговского зэка. "Будучи большим приверженцем своего народа, я не могу не сочувствовать националистам другого народа... Опыт немецкого народа, который не отвернулся от своего ужасного и преступного прошлого, не попытался свалить вину за гитлеризм на других виновников, на чужаков и т.д... – этот опыт должен, по-моему, стать образцом и для народов, участвовавших в преступлениях большевизма. В том числе – и для евреев".

Солженицын воспринимает слова Хейфеца с восторгом. Мы – с меньшим. Таких, как Хейфец, среди националистов – единицы. Они одиночки в собственных рядах. Да и не такое уж безобидное понятие – даже либеральный национализм. Помимо прочего, национализм, рассматривающий народ в качестве идейного сообщества, ничего не имеет против понятия "коллективной вины". Подход сам по себе порочный. Хотя редкие националисты в состоянии применить его к себе. Хейфец и Солженицын – могут.

Но гораздо шире среди националистов распространены иные взгляды. Главу "Оборот ненависти на Россию" Солженицын завершает словами: "Цель этой моей книги, отраженная и в ее заголовке, как раз и есть: надо нам понять друг друга, надо нам войти в положение и самочувствие друг друга. Этой книгой я хочу протянуть рукопожатие взаимопонимания — на все наше будущее.

Но надо же – взаимно!"

Его рука повисает в воздухе.

 

* * *

В главе "Начало исхода" Солженицын пытается понять и описать духовные причины выезда "советских евреев". Тут он целиком и полностью на стороне еврейских националистов, считавших, что урожденные евреи в СССР – чужие, независимо от их связи с русской культурой. Даже если связь абсолютная – все равно чужие. Он солидаризуется с Воронелем, написавшим: "Я так ясно вижу мнимость их [евреев] существования в России сегодня". Солженицын добавляет: "А там, где не достигнута слиянность, – неизбежно холодится отчуждение".

О причинах отчуждения Солженицын не задумывается и уж тем более не относит их на счет прогрессирующего национализма. Солженицын категорически не согласен с Лидией Чуковской, сказавшей ему еще в начале 70-х: "Нынешний Исход вбили в еврейство сапогом. Скорблю о тех, кого русские заставили вообразить себя евреями. Евреи утратили свою национальную самобытность, и лживым представляется искусственное пробуждение их национальных чувств".

Солженицын возражает: "О, далеко не так! – тут Л.К. не уловила... Пробуждение еврейских чувств было весьма естественным, закономерным на исторической Оси – а не просто "вбито сапогом". Внезапное пробуждение!

И "еврей" может звучать гордо!"

В том, что пробуждение естественно, Солженицын в общем-то прав. Все предрассудки – и расистские, и националистические – всегда совершенно естественны. Но и Лидия Чуковская права. Националистические чувства, пробуждаемые осознанием особости своего происхождения, – лживы и искусственны. "Еврей", конечно, может звучать гордо. И "англичанин" может. Но такая гордость всегда выглядит как-то глупо. Уж очень детский, мягко говоря, повод для гордости.

Солженицын честен. Цитаты, выражающие чувство "еврейской отчужденности от России", он дополняет цитатами противоположного свойства. Например, из Галича: "Множество людей, воспитанных в двадцатые, тридцатые, сороковые годы, с малых лет, с самого рождения привыкли считать себя русскими и действительно... всеми помыслами связаны с русской культурой". Сам Солженицын безусловно разделяет чувства "отчужденных".

Что глубоко оскорбляет Солженицына в отъезжающих, это хамское отношение к покидаемой России и эгоизм. Ему не нравятся шуточки вроде "Кто будет уезжать последний, не забудьте потушить свет". Солженицын справедливо возмущается: "Да, спасаться с корабля на лодках – конечно, вынужденное действие. Но иметь лодку – огромная привилегия. И после изнурительного советского полувека – у евреев она вдруг оказалась, а у остальных – нет". Тут у него есть и единомышленники в Израиле: "Более чуткие выражали совестливое чувство: "Можно бороться за репатриацию евреев – это всем понятно, можно бороться за право эмиграции для всех – это тоже понятно, но нельзя... бороться за право эмиграции, но почему-то только для евреев" (И.Шломович, "22", № 24).

Но таких совестливых мало: "Так, например (уже позже, 1976), некоторые активисты еврейского движения – В.Рубин, А.Щаранский, В.Слепак – приняли самостоятельное решение поддержать "хельсинкскую группу" диссидентов, – но это "было признано в еврейских кругах неоправданным и неразумным риском", ибо приведет "к немедленному и тотальному усилению репрессий властей против еврейских активистов", да и превратит еврейское движение "в придаток диссидентства".

Для Солженицына борьба с советской властью – общее дело всех националистических движений. Для крайне правых националистов – вовсе нет. Для них националисты другой окраски – враги. Это все тот же очень болезненный для Солженицына конфликт между либеральным элитарным национализмом и массовым, ксенофобным.

 

* * *

Последняя глава второго тома "Об ассимиляции. От автора" фактически продолжает первую – "В уяснении". Вопрос о том, ассимилировались ли российские евреи за последнее столетие – по сути тот же самый исходный вопрос – "что такое еврей?" В последней главе Солженицын так же сумбурен и неуверен, как и в первой. Он пытается придумать свою терминологию: "в "ассимиляции", очевидно, следует различать ассимиляцию гражданско-бытовую, когда ассимилированный полноценно входит в самый поток жизни и интересов туземного народа (в этом смысле, вероятно, подавляющее большинство евреев России, Европы и Америки назвали бы себя сегодня ассимилированными), ассимиляцию культурную и – безостаточную ассимиляцию в глубинах духа, которая осуществляется значительно реже, но бывает и она. Третий случай – более сложный и не вытекает из первых двух".

Под гражданско-бытовой ассимиляцией Солженицын, видимо, имеет в виду культурно-языковую. Такая ассимиляция еврейских общин, уже размытых, но еще существовавших в начале ХХ века, к концу его практически завершилась. Что такое культурная ассимиляция в его понимании, не ясно. Возможно имеется в виду религиозная?

А "ассимиляция в глубинах духа" – самая для Солженицына важная – это, безусловно, утрата национального самосознания. Тут он прав. От родной культуры национальное самосознание не зависит. Только от убеждений.

Вообще-то "ассимиляция" – это процесс слияния культур. Человека можно назвать ассимилированным, если в нем присутствуют две или больше культурные составляющие. Если культурная составляющая одна – как у советского "еврейства" конца ХХ века, то и об ассимиляции речи нет. Она завершилась в предыдущих поколениях.

Но в еврейском национальном движении в это слово вкладывается иной, близкий Солженицыну и совершенно ненаучный смысл. Для еврейских националистов ассимиляция – утрата не культуры, а идейности, национального самосознания. Помнишь, что ты еврей по крови, ценишь в себе это качество – значит не ассимилировался. Не ассимилированный еврей может говорить на любом языке, лишь бы помнил, что он еврей, и ценил свою наследственную особость.

Солженицын проваливается в это противоречие между научным и идеологическим значениями слова "ассимиляция". Проваливается недопустимо глубоко. Так же как в начале, обсуждая тему "что такое еврей", он вольно или невольно согласился с тем, что это вопрос "крови", так, обсуждая проблему ассимиляции "еврейства", он опять напоролся на расистскую аргументацию – на проблему смешанных браков. Он пишет: "Как понимать и предсказывать судьбу диаспоры – во многом зависит от смешанных браков. Смешанные браки – это самое могучее и неуклонное средство ассимиляции. (Не случайно Библия так строго запрещает их. "Господу они изменили, ибо родили чужих детей", Осия 5:7)". И находит в подтверждение соответствующую цитату: "Как только смешанные браки становятся массовым явлением, они означают конец еврейства".

И еще одну удивительную цитату приводит Солженицын без комментариев: "Сегодня, "когда бытовой антисемитизм так резко сократился... потеряны многие великие принципы, бывшие мощными опорами самоидентификации в прошлом" (И.Либлер, "22", № 95). Если сокращение антисемитизма привело к потере принципов самоидентификации, значит, не такими уж "великими" были эти принципы. Бытовой антисемитизм выражается в первую очередь в ксенофобии к инородцам-евреям и отторжении смешанных браков с ними. Отторжение смешанных браков со стороны жертв антисемитизма по сути дела – та же самая ксенофобия. Но – теряющая без антисемитизма свой оправдательный смысл.

 

* * *

Остановимся на минутку. "Смешанный брак" – это такое же двусмысленное идеологизированное понятие, как "ассимиляция". В не-националистическом демократическом обществе смешанным браком называют брак представителей двух разных культур. Например, брак англичанина с француженкой (при том, что оба идентифицируются по родной культуре, а не по происхождению предков). В советском обществе, воспитанном на расистской "пятой графе", смешанным считается брак, где смешиваются паспортные "национальности". То есть брак может быть смешанным, даже если супруги выросли в одном городе, учились в одном классе и не имеют никаких других родных языков, кроме русского.

В "еврейском национальном движении" смешанным считается брак еврея по происхождению с неевреем по происхождению. Именно так интерпретировалось понятие "смешанный брак" в практике нацистов.

Не знаю, решился бы Солженицын заявить, что настоящий русский – это человек с русской кровью и, чтобы сохранить русский народ, нужно избегать смешанных браков с инородцами. Но в отношении "еврейства" он соглашается именно с такой концепцией. Соглашается с трудом, чувствуя, видимо, какая бездна открывается под тонким слоем интеллигентской риторики.

Солженицын с удовольствием принял бы концепцию чистого национального духа, абстрактную, ни к чему не обязывающую формулировку вроде того, что "евреи – судьбоносно для еврейства – сохраняют себя и при всех внешних признаках ассимиляции, сохраняют "внутренний облик еврея" (Соломон Лурье).

Но он все время наталкивается на вульгарную изнанку, которую как честный человек не может не заметить: "...женщина большого развития и широких политических интересов, Т.М.Л., высказала мне в Москве в 1967: "Ужасно было бы жить среди одних евреев. Самое ценное в нашем народе – космополитизм. Ужасно, если все соберутся в маленькое милитаристское государство. Для ассимилировавшихся евреев это совершенно непонятно". Я ей в ответ, робко: "Но для ассимилировавшихся евреев тут и проблемы нет, они ведь уже не евреи". Она: "Нет, какие-то гены в нас остаются".

Солженицын возражает: "Ключ – не в фатальности происхождения, не в крови, не в генах, а: чья боль прилегает ближе к сердцу: еврейская или коренной нации, среди которой вырос?"

Неубедительное возражение. При полной культурной гомогенности как еще отличить "коренную" нацию от "еврейской", если не по "генам"? И на что еще опираться идеологии, как не на "гены"? Ведь только что сам Солженицын согласился с опасностью смешанных браков.

Увы, никуда от "генов" при таком подходе не деться.

Тут хорошо видно, как тонка перегородка, отделяющая либеральный национализм от крайнего, расистского. И как много усилий нужно тратить, чтобы удержаться на краю и убедить себя, что все нормально – никакой пропасти под ногами нет. А оппонентов-националистов убедить, что ты свой, единомышленник, хочешь только добра и призываешь быть совестливыми.

Напрасные хлопоты. Массовая реакция на книгу Солженицына в кругах "русского еврейства" обычно двух сортов. Либо презрительная – "все, что он написал, мы и так знаем", либо злобная – "антисемит".

 

* * *

Солженицын написал странную и трогательную книгу. С одной стороны, она обречена на неуспех. Вникнуть в предмет исследования ему не удалось. Дать ясный исторический анализ процесса, который он взялся описывать, – тем более.

Его призыв к националистам всех стран протянуть друг другу руки и вместе решать общие духовные проблемы шансов на отклик не имеет – что и было немедленно продемонстрировано поношениями в "еврейской публицистике". Сомневаюсь, чтобы и массы русских националистов охотно поддержали его откровенное юдофильство. Похоже, что даже на сочувствие своим усилиям понять то, что на самом деле не понимает сегодня в мире практически никто, ему рассчитывать нечего. Тема – в том виде, в каком Солженицын ее интерпретировал, – табуирована со всех сторон. И с юдофильской, и с юдофобской. И просто – с научной.

Заслуга Солженицына в том, что он за эту тему вообще взялся, едва ли не первый. Он собрал удивительную коллекцию взрывоопасного материала, не побоялся копаться в нем и выявил самые болезненные и противоречивые проблемы. Не решил, но выявил. И не побоялся опять остаться в одиночестве.




 

 


Объявления: Где купить штакетник - смотрите подробнее - высокое качество.