Виктор Голков







* * *


Тополя вырастают из туловища земного,
шарят корни под спудом, в горячих потемках земли.
Расстилается степь, живое растет из живого,
и по мозгу миражи путешествуют, как корабли.

Ни концов, ни начал - лишь биение мерное вёсел,
паутины пушистое, вибрирующее волокно.
Коль забыл обо всем, словно тяжкую ношу отбросил,
будешь жить и любить сто рождений подряд все равно.

Для добра и для зла нет иного судьи, кроме веры.
Рядом с чистой гармонией хмуро маячит разброд.
И из самой бессмысленной, самой безумной химеры
возникает легенда, прозрачная, как кислород.


* * *

Тяжеловесный свет на части землю режет,
морщинами изрыт со всех сторон курган.
Таинственная жизнь, я узнаю твой скрежет,
в который иногда вплетается орган.

Уходят в высоту стволы глухонемые,
в чешуйчатую зыбь оделся черный пруд.
Всё то, что я люблю, сейчас беру взаймы я,
но страшно оттого, что завтра отберут.

Сияющий Эдем, дворец из паутины,
горбатый коридор, как каменный подвал.
А в узеньком окне лишь контур бригантины,
плывущей в те края, где я не побывал.


* * *

Если что-то есть во мне, то оно пришло оттуда,
Где узоры на окне или детская простуда.
Где еще живой мой дед, мерно досточку строгает,
И косой блестящий свет ночь на блики разлагает.

Там, где утро, первый класс, материнский взгляд вдогонку.
Все, что по закону масс разом ухнуло в воронку.
И стоишь, как Гулливер, персонаж из детской книжки,
Бывший юный пионер, задыхаясь от одышки.


* *  *

Свободы страшное лицо явило бледность восковую.
Стоят народы вкруговую, друг друга заключив в кольцо.
Стучат огромные сердца, чернеют братские могилы,
И рвутся мировые силы разъять друг друга до конца.

И опаленная душа коросту страсти обдирает
И все никак не помирает, горючим временем дыша.


* * *

О органика, мощи твоей я подвластен,
Я несчастен.
В мире клеток, машин и растений
Кто блаженней?
В этой толще, прожженной гудящим рентгеном,
Как в аду гомогенном,
Ощущаю физически сырость подвала.
Вот Валгалла.


БЕГСТВО
Оскалило время клыки с коричнево-желтым налетом. Над пропастью и над болотом машин раздаются гудки. И бельма уставив во тьму, слепцы собираются в стадо, И пена незрячего взгляда ползет по лицу моему. Задвигались - гомон и крик, я чувствую тел колыханье, Горячее слышу дыханье: мужчина, ребенок, старик. Как будто другой Моисей связал их веревкой свободы. Как плевел изъят из народа, один я средь Родины всей.
СТАРИННЫЕ ПОРТРЕТЫ
В том зале, где тени скользят над паркетом, блуждает мой взгляд по старинным портретам. Слой лака покрыл, незаметен и тонок, надменные лица панов и паненок. И я созерцаю спесивые позы и скрытые в тонкой насмешке угрозы. Луч вынырнул, как бы случайно, из мрака. Охотничья нюхает воздух собака. Узор на камзоле, колье и мониста сверкают светло, равнодушно и чисто. Нет, здесь ни один не слыхал, безусловно, о сумрачной страсти и пытке духовной. И вздрогнул я в страхе, почти суеверном: так много знакомого в жесте манерном. И я с удивленьем следил молчаливым за этим лицом, притягательно-лживым. А жадные губы, казалось, готовы шепнуть мне одно ядовитое слово. * * * Полезет в ноздри газ угарный, А пыль набьется в рот. Так вот он - год мой календарный, Двухтысячный мой год. В конце времен пришлось родиться, А не пасти свиней. И опыт предков не годится Для этих грозных дней. Дорога светлая, прямая Нас вывела ко рву. И я уже не понимаю Зачем же я живу. Возможно, ради этой ветки, Какую ветер гнет. Пока мои слепые клетки Он в ночь не зашвырнет. * * * Пыль над городом - желтая маска. Помутнело в машине стекло. Сочиняется страшная сказка, быть в которой - мое ремесло. Стал я ближе не к небу, а к Мекке, к иудейской отраве приник. Человеки кругом, человеки, да песок - вперемешку и встык. Он когда-то торчал монолитом, перерезать пространство хотел. Все равно: быть живым, быть убитым, лишь бы он на зубах не хрустел. * * * Логика крысиная ясна - вырваться из солнечного света, и скользнуть хвостатою кометой в мир иной, в другие времена. Где, конечно, не грозит война, хлопая стрельбой, как парусиной, но, согласно логике крысиной, жизнь твоя вполне защищена. Слыша философствующих крыс, ощущал я внутреннее сходство: может быть, душевное уродство и меня заманивает вниз. В тишину без края и конца, в сумерки, глубокие, как норы. Сжать внутри общины, стаи, своры в сердце многих многие сердца. * * * Как будто заперты в чулан, и матово белеют лица. Мы - беженцы из разных стран, нам не дано договориться. Из пеплом затканных эпох сошлись во имя и во слово. Спеши, народ-чертополох, взойти из мертвого былого. Лишь боль поди утихомирь, в душе растущую некстати, как заключенная в квадрате нули глотающая ширь. * * * Крах моей души свершился, если души - это явь. Тополиный пух кружился, по земле пускался вплавь. И теперь второстепенно Все, что связано с судьбой: на другом краю вселенной горек кислород рябой. В этом новом измеренье, где рука висит, как плеть, будет лишь стихотворенье флагом издали белеть.


 

 


Объявления: мойка на russgran.ru