"Шобитибилздоров". Вот именно так. На одном дыхании. Без пауз.
Бабушкина любимая фраза, которая произносится с разными интонациями, в зависимости от того, в каком она настроении.
С акцентом на грассирующее "р".
Моя бабушка - стахановка.
Нет, нет. Она не принадлежала к стахановскому движению. Хотя, конечно, могла бы, потому как делает все быстро, и нет такого дела, которое в руках ее не спорилось бы.
"Стахановка", граждане, это самоназвание.
Берте Соломоновне Гликман в этом году исполнилось 88 лет. Она одесситка. Хотя почти всю жизнь прожила в Тбилиси.
Теперь она живет в Израиле, очень тут счастлива, хотя совсем не понимает, почему здесь никто не разговаривает по-еврейски или хотя бы по-грузински.
К возрасту своему относится без должного уважения. Пожилых дам, не следящих за своей внешностью, недолюбливает. Называет их "старухами", и себя, конечно, к этому подвиду не относит.
Я ОЧЕНЬ люблю свою бабушку Бетю. Ее нельзя не любить.
ШОБИТИБИЛЗДОРОВ
Одесса.
Душный летний вечер. Гости и хозяева заняты сплетнями и поеданием арбуза. Мои старички ругаются на балконе.
Дед Миша, как обычно, курит, молчит и со всем соглашается, а бабушка Бетя ругается сама по себе и в собственное же удовольствие. Азартно и со вкусом.
После очередного сварливого монолога бабушки за тонкой тюлевой занавеской - вдруг - тишина. Прислушиваюсь. Слышу следующее:
-Миша, я тебе уже говорила шоби ти бил здоров?!
Дед, обреченно:
-Говорила, Бетя, говорила...
Пауза. После нее - гневно:
- Так издохни, Миша, как ты мине надоел!!!
Деда Миши нет уже 6 лет. Бабушка до сих пор плачет по нему каждый день.
Вы спросите, как Берта Соломоновна попала в Тбилиси?
О, про это - отдельная история....
МАМИНА КОТЛЕТА
Мама моя, женщина замечательная во всех отношениях, продолжает изучать иврит, не останавливаясь на достигнутом. Недавно учительница в очередном ульпане попросила ее рассказать о своей семье. И мама вспомнила историю, с которой, собственно, связан и факт моего рождения ...
Летом 1941 года маме было 2 года, дяде - 2 месяца. Дед ушел на фронт одним из первых в городе. Служил мичманом. Бабушка Бетя жила в многоэтажном доме недалеко от Привоза со своей мамой - бабушкой Гукой и двумя маленькими детьми. Когда Одессу начали бомбить, загорелся их дом. Маленькую маму бабушка выбросила из окна на брезент, который был растянут под окнами, сама же с дядей Борей на руках, прихватив с собой всего одну кошелку, бежала с третьего этажа по дымящимся лестницам...
Одессу они оставили, как говорит бабушка, на последнем пароходе. С ними же уехала из Одессы бабушкина сестра тетя Хиня с полугодовалым сыном Яничкой.
Трое детей. Три женщины. В Ташкент они приехали уже впятером: Яничку похоронили на одной из железнодорожных станций по дороге - малыш подхватил дизентерию и сгорел за 3 дня.
После короткого пребывания в Ташкенте их послали в какой-то колхоз в районе Семипалатинска. Бабушка и ее сестра работали в поле, чтоб хоть как-то прокормить себя и детей. Мама рассказывает, что голодно было до такой степени, что бабушка Гука заворачивала размоченный хлебный мякиш в чистую тряпочку и давала сосать эту конструкцию моему дяде: тот хотел молока, которое достать было практически невозможно, а кормящая мать его уходила затемно и возвращалась в сарай, в котором они жили, только для того, чтоб упасть на соломенный тюфяк и забыться коротким сном.
Самой большой и несбыточной мечтой моей мамы была котлета.
Нет, не так...
КОТЛЕТА!
Маме было 4 года. Котлету ел соседский неэвакуированный мальчик. Котлета пахла кониной и забытым домом, и мама, вся в слезах, побежала к свой бабушке с просьбой купить ей такую же в солдатской столовой.
Так уж получилось, что именно в этот день моя бабушка Бетя вернулась с работы раньше обычного и, не выдержав маминых слез, пошла вместе с ней покупать злополучный продукт.
В столовой была длинная очередь. Маму усадили на скамеечке около входа и велели сидеть тихо и ждать. Она и сидела себе. Но тут...
Рядом с ней пожилая женщина рассматривала фотографии. На одной из них моя любопытная, как все дети, мама узнала своего папу, дедушку Мишу, о котором не было никаких вестей с самого начала войны, а на другой - своих двух теть, дедушкиных сестер - Сару и Элю, фотографии которых она видела дома.
-Это мой папа,- сказала мама женщине. - А это - мои тети.
Женщина посмотрела на маму и спросила, уверена ли она. Мама продолжала упрямо твердить:
- Это мой папа!
Позвали бабушку. Дальше все происходило очень быстро.
Муж женщины с фотографиями лежал в госпитале в Тбилиси, там же лечился раненый на фронте дед. Который вызвал к себе разбросанных по всему союзу родственников, с которыми была какая-нибудь связь... Однажды они решили сфотографироваться.
В тот день, когда женщина получила фотографии, моей маме срочно понадобилась котлета...
Через несколько недель все они были в Тбилиси. Вместе.
Там моя мама закончила школу и институт, там же познакомилась с моим грузинско-еврейским папой...
Вообщем, если бы не та котлета...
Мораль: никогда не отказывайте детям в их маленьких прихотях.
Кстати, о детях. С детьми у бабушки всегда были особенные, я бы даже сказала, удивительные отношения...
БАБУШКА И ПИОНЕР
Лето, Тбилиси, станция метро "Комсомольская" (ныне - Медицинский Институт).
Выхожу из вагона, направляясь домой. Впереди себя вижу свою дорогую Берту Соломоновну, возвращающуюся домой же - с базара.
В каждой руке - по кошелке, на вид - довольно тяжелой.
Прибавляю шаг с тем, чтобы кошелки отобрать.
Тут вижу следующее: бабушка ставит кошелки на мраморный пол и хищно оглядывается.
Мимо пробегает пионер лет 12-13. Бабушка хватает его за шиворот, выдает ему несколько коротких предложений, которых я не слышу, ибо застыла на месте при виде происходящего, после чего пионер, вздохнув, подхватыват обе кошелки и направляется к выходу, сопровождаемый бесконечным бабулиным монологом.
Ходьбы до дому - минут 7-8. Бреду следом, наблюдаю безысходную спину бедняги-пионера, молча несущего нелегкую поклажу и хмуро глядящего себе под ноги. Бабушка ни на секунду не умолкает, сопровождая монолог активными движениями рук, головы и ног. Иногда она даже останавливается, чтоб привлечь к себе внимание пионера, который по-прежнему на нее не смотрит и молчит, тяжело вздыхая. Бабушку эти горестные знаки волнуют мало. Она увлечена собой и рассказом.
Меня раздирает желание подойти и освободить несчастного "ослика", но я сдерживаюсь, чтоб не разрушить мизансцену.
Пионер доносит сумки до самой нашей двери на 3-ем этаже. Я сталкиваюсь с ним на лестнице, поднимаясь домой. Вижу глаза совершенно счастливого и внезапно - свободного человека.
Открываю дверь. Бабушка сидит на кухне, мама крутится вокруг нее, подавая тапочки и разбирая содержимое кошелок и ругается, что бабушка накупила всего чересчур много, и что таскала все с базара сама.
Бабушкин ответ, слегка сократив, привожу далее (вы не забыли про грассирующее "р"?):
- Шурочка, майн кейнд, эти дети - это что-то! Вихожу я из метро, подходит ко мне этот маленький мальчик и говорит мне: Берта Соломоновна, ви такая приятная женшина, а у вас такие тяжелые кошелки! Это очень плохо. Поэтому эти кошелки у вас я сейчас буду забирать и понесу их к вам домой, чтоб ви не напрягали этих бедных рук. Разве я могла отказать ребенку, Шурочка? Разве я могла отказать этому доброму мальчику? А потом он мне всю дорогу рассказывал про свою пионерская организация. Он такой хороший мальчик... Отличник. Ах, счастливая его мать!
И, немного подумав:
- Шурочка, мне кажется, что он еврей. У него очень грустные глаза, ты заметила?..
М-да. Пионерской организацией никто из нас не удовлетворился. Некоторые создавали более тесные ячейки общества. Женились, например...
МОЕ СОКРОВИЩЕ!
Январь 1991, Сочи, туркомплекс Дагомыс, свадебное путешествие.
Действующие лица: я (молодая) и мой супруг Гийка (тоже не старый).
Сидим мы с ним на огромной интуристовской постели, что-то едим, что-то пьем и телевизор смотрим. Идиллия такая. За окном - море, чайки и прочая дребедень.
Я даже не помню, что именно мы смотрели. Но это нечто было неожиданно прервано рекламой.
В те достославные времена, как вы, вероятно, помните, реклама на телевидении еще не была делом обычным. Поэтому мы даже ее смотрели и обсуждали.
И вот - новая реклама. Сделана под немое кино.
На экране появляется морда, которая, по идее, должна ассоциироваться с Остапом Бендером. Крупный план: Остап в предвкушении.
Надпись в вензельках:
" Сокровище!.."
Гийка, за кадром - мне, ласково:
- Ты мое сокровище!
Мою реакцию предположить легко: таю.
Снова экран: Руки Бендера, стул, его препарация. Надпись в вензельках:
"Сокровище!!.."
Гийка за кадром, еще более проникновенно - снова мне:
- Ты мое сокровище!...
Продолжаю таять, но, в отличии от Гийки, на экран все же смотрю. Любопытна-с.
На экране тем временем Остап потрошит стул. Вензельки становятся все тревожнее, музыка за кадром апофеозна настолько, что даже Гийка отрывается от меня, чтоб взглянуть, что там происходит.
Вензельки орут:
" СОКРОВИЩЕ!!!!"
Гийка, рефреном, гладя меня по могутной спинушке:
- Ты - мое сокровище...
И именно в этот момент на экране происходит нечто абсолютно неповторимое....
Бендер извлекает из распотрошенного стула акции какого-то банка, и голос за кадром под бравурную музыку радостно вещает:
- ЭТО - Ваше сокровище, которое каждый год увеличивается на 10 процентов!!
Гийку пришлось отпаивать валерианкой и клятвенно обещать не увеличиваться более, чем на 1 (один) процент в год...
Отвлеклась я, однако. Вернемся к Берте Соломоновне.
ТРАНЖЕ
Бабушка с дедом, еще до того, как они переехали к нам, жили в Нахаловке. Район такой есть в Тбилиси. Адрес: Лоткинский овраг, 4а.
Мне с детства был непонятен этот адрес. Вроде улица - как улица: овраг-то где?
Бабушка к моим вопросам относилась философски. Она мне говорила так:
-Викочка, майн кейнд, если советская власть назвала эта улица оврагом, значит у советская власть на это были основания...
Так вот.
Вечное тбилисское лето. Это у меня декорация такая незамысловатая. Ну, вы понимаете.
Сидим в беседке дома у бабушки с дедом. Дед гонит чачу. Бабушка, мама и я извлекаем косточки из вишен на предмет подготовки вишен к варенью.
Внезапно обнаруживается, что сахару в доме недостаточно.
Бабушка отправляется к соседке Нази испросить недостающего.
Возвращается ужасно расстроенная, хотя и с сахаром.
Мама интересуется, что случилось.
Бабуля, вздыхая:
- Шурочка, у эта Нази такое транжЕ!...
Переглядываемся с мамой.
Я, осторожно:
- Что там у Нази, бабуль?
Бабушка, обреченно:
- ТранжЕ, Викочка, транжЕ...И такое красивое, что я просто с ума сойду.
Вздыхает, уходит на кухню.
Я - маме:
-Шуркин, Бетя знает французский?
Мама- мне:
-Насколько мне известно, нет. Может, Нази знает?
Я:
- Нази и русского не знает толком...
Бабушка, шаркая тапочками, возвращается. Молча продолжает извлекать косточки.
Я, еще осторожнее, чем обычно:
- Бабуль, а как оно выглядит, транжЕ?
Бабушка бросает на меня испепеляющий взгляд, фыркает и что-то быстро говорит маме на идиш. Улавливаю слово "мейдале", "шлехт" и еще что-то ужасно негативное. Мама хиреет на глазах. Потом по-русски возражает, что и сама не знает, что такое это ее "транжЕ".
Бабушка заводится не на шутку. Она призывает на мою бедную голову громы и молнии, не забывая попутно благословлять меня до шестого поколения и желать мне доброго мужа и здоровых детей.
Я, понимая, что, если я не выясню, что же такое это загадочное транжЕ, просто умру от любопытства, рискую спросить еще раз об его происхождении...
Бабушка внезапно успокаивается.
Смотрит на меня с плохо скрываемой жалостью, гладит по буйной головушке, берет за руку меня, говорит маме, чтоб шла с нами и...ведет нас к Нази показывать, что такое транжЕ...
И вот долгожданный миг: в гостиной у Нази, которая очень удивлена такой делегации, бабушка торжествующе указывает пальцем на совершенно-новенький, полированный румынский... ТОРШЕР!
Мы с мамой громко хохочем, а Берта Соломоновна, с укором глядя на нас, делится с Нази соображениями о потерянном поколении, которое не знает таких элементарных слов...
А еще Берта Соломоновна очень любит моего мужа. Я совсем не против, собственно. Это у них взаимное.
СЛАВА - СЛАВОЙ, А БОРЩ НЕ ЖДЕТ
Берта Соломоновна и ейная дочь, которая, по совместительству, является так же и моей мамой, почтили наш скромный дом своим двухдневным присутствием.
Сначала бабушка меня поругала за то, что ей будет нечего делать, так как я выбросила все рваные носки, которые мои сыновья портят в промышленных количествах, а бабуля все порывается зашить....
Потом у меня спросили, почему вымыта посуда. Потом - почему чиста газовая плита.
Потом Берта Соломоновна уселась на диван и дулась минут 10. Потом была тщательно обцелована прибежавшими правнуками и бессовестной мной, и сказала, что если уж так все вышло, что "в этот дом мне нечего делать", то она почистит мне все кастрюли и сковородки.
Вам завидно?
Хм...Все тефлоновые сковородки я от бабули прячу, потому что в последний раз она счистила слой тефлонового покрытия с совершенно новой огромной сковороды. Стоило мне отвлечься...
Привела ее в кабинет, усадила в кресло рядом с компьютером. Она тут же стала вытряхивать окурки из пепельницы...
Я ей говорю:
- Бабуль, посмотри, я тут про тебя написала. Про тебя масса народу читает.
Она на меня ласково посмотрела (это с ней все чаще случается в последнее время) и сказала:
- Майн кейнд, не морочь мне голову. Твой муж хочет борщ. Я иду резать морковки.
И ушла.
Гийка знал, кого берет в родственники.
С компьютерами у бабули вообще сложные отношения. Она на них шипит и всерьез их воспринимать отказывается. Но иногда...
НЕ НАДО ПЛАКАТЬ
Сидим мы с мамой в кабинете, я ей показываю фотографии, которые мой тбилисский братец прислал и-мейлом за последний месяц.
Мама смотрит на внучек, улыбается сквозь слезы...
В этот момент в дверях появляется Берта Соломоновна.
Видит, что мама плачет, и грозно вопрошает:
- Шура, скажи мне, ты плачешь?
Мама кивает. Бабушка поворачивается ко мне:
- Вика, почему Шура плачет?
- Бабуль, я ей фотографии Софки и Кетки показываю...
Бабушка ищет очки в кармане фартука и резонно заявляет:
- Шурочка, разве за это надо плакать? За это надо смеяться, Шурочка! За это надо радоваться: такие гройсе умницы растут...
Очки воздружены на нос, бабушка видит фотографии моих тбилисских племянниц, и сразу же, без предупреждения, начинает плакать и причитать:
- Ой, генацвалИ, генацвалИ...Ой, чириме, чириме...
Она всегда переходит на грузинский, которого не знает, когда видит своих правнучек тбилисского производства.
Обнимаю ее, целую:
- Бабуль, ну, а ты почему плачешь тогда?
Берта Соломоновна, вытирая глаза, резонно замечает:
- Майн кейнд, разве я могу не плакать, когда они такие красавочки?!..
Вот и я говорю - плакать. Рыдать. Выть, в конце-концов!
У меня тут недавно седой волос обнаружился, и - все. Про возраст со мной лучше не говорить. Черевато.
ВОЗРАСТ ВНУТРИ.
Стала я как-то в бабушкином присутствии на эту тему рассуждать.
Надо же: старею, мол, а ощущение внутреннее не меняется. Застряла, мол, на определенном досовершеннолетнем возрасте, и - ни шагу вперед!
Мама смотрит телевизор, а Берта Соломоновна левый глаз приоткрыла (дремлет она часто в последнее время, но слышит - все) и сказала:
- Викочка, не говори глупостей.
Я ей - запальчиво:
- Бабуль, это не глупости. Вот тебе, например, сколько лет внутри?
Берта Соломоновна совсем немного подумала и говорит:
- Внутри - 35.
И глаз захлопнула.
А Гийка мне язык показал. И я перестала рефлексировать.
Тут как раз позвонила бабушка и спросила, когда мы к ним в гости собираемся. Мы приедем, бабуля!
