* * *В обьятья первого хамсина От страсти стонущей Далилой Упала стерва-Палестина, А я - в твои объятья, милый. Для ночи догола раздета Луна - бесплатная блудница - На бледный пенис минарета От вожделения садится. Дрожат у пальмы в пыльных лапах Соски созвездия Змеи, И всех моих соперниц запах Впитали волосы твои. И я не понимаю снова - До коих пор, с которой стати Я все тебе простить готова Под неуемный скрип кровати...* * *Я знаю, что такое счастье: В обнимку пребывать в нирване На развалившемся на части Давно продавленном диване. Весенняя суббота, утро, Пейзаж в окне весьма убогий - И наблюдает камасутру Пологий купол синагоги. А интерьер еще вмещает Уже ненужное богатым, И джаз дивана не смущает Ушей соседки глуховатой. И вечности ползет кривая В ленивый полдень - по старинке Не одеваясь, допиваем Вино вчерашней вечеринки. И дым дешевых сигарет Вбирая легкими до спазма, Несем веселый легкий бред, Как послесловие к оргазму.* * *Мы отправляемся в круиз От нелюбви до нелюбви. Оставь на берегу цинизм, Бери билеты - и плыви, Чтоб полюбить меня некстати, Раскачиваясь волнам в такт. Желанный, кто тебе заплатит За этот половой теракт. Вон впереди по курсу справа, Касаясь тощей мачтой тучи, Под рваным парусом кровавым Голландец затонул Летучий. Я от крушенья в шлюпке хрупкой Спасусь и доплыву домой. Душа у женщины - под юбкой. Не лезь туда, желанный мой.* * *Мы обнаружим не роман, не повесть, А лишь сюжет для крошечной новеллы, Когда на простынь, чистую, как совесть, Меня уложишь ложью неумелой. Мы обнаружим не ума палату И даже не палату психбольницы, Когда проснемся утром поздновато, Чтобы на яркость солнца разозлиться. Мы обнаружим Ялту или Сочи Вчерашней жизни, прожитой немудро. Чего от нас еще Всевышний хочет? - Ведь вечер был уже - и было утро.* * *Отпусти мой грех погулять, Отпусти до сытых времен, С ярлыком "последняя блядь" Для орды забытых имен. Отпусти мой грех - он уйдет, Чтобы не сбежать по трубе. Не такой же ты идиот, Чтоб его держать при себе.* * *Дорога скатертью ушедшим от меня. Счастливого и доброго пути, Который извивается, маня, И по которому легко уйти За аппетитом у других столов, За наслаждением в других постелях. Да будет путь ваш розами усеян, И чтобы розы были без шипов. По ним ступайте радостней, небрежней, Чем по моей заснеженной стерне. Пусть ангелы с моей улыбкой прежней К вам иногда являются во сне. МЕНАДА Взахлёб, взасос, сползая на колени, Срывая с тела все, чтоб не мешало, Я захотела стать менадой шалой В магическом фаллическом моленье. Взахлёб, взасос изласканный отросток, Продолговатый идол - ты заложник Скольжения во лжи движений сложных И наслаждений обоюдоострых. Взасос, взахлёб, вберут прибоя губы Слюну волны с окатышем блестящим И, поглотив, на глубину утащат, Дыхание перемыкая грубо. Взасос, взахлёб, горячий гладкий камень, У глотки кляпом вкус горчащей соли, И уст усталых алые мозоли Над нёбом с пенистыми облаками. Взахлёб, взасос, распластанной менадой, Солоно-горькую глотаю жижу. За нрав языческий и за язык бесстыжий Других наград менадам и не надо. ЭКЗОТИКА На самом деле было хорошо Спать у костра в обнимку с чужаком, И в ледяную воду - нагишом, И по безлюдным скалам - босиком. И падая в косматую траву, На варварском наречье этих мест Шептать ему, что брежу наяву, Что здесь мне никогда не надоест. Но твердо знать, что это эпизод: Через неделю, если повезет, За мной сюда вернется вертолёт И на Большую землю заберёт.* * *Мне все по загорелому плечу, Поскольку пляж всего в семи минутах, Полуступаю и полулечу Вдоль плоскости иноязычных шуток. И мне по загорелое колено И море мусора на юге Тель-Авива, И взгляды наркоманов, пену Сдувающих с дурного пива. Мне стали по отсутствующий фаллос Их мутные, глухие пересуды: Докурят то, что со вчера осталось, И пьют из одноразовой посуды. Но я могу поклясться перед Богом, Что даже здесь умею быть счастливой - На скудном фоне, бедном и убогом, На самом дне Большого Тель-Авива.* * *Тому, кто с вами спит в эпоху СПИДа, Написанное на роду доверьте. Моя любовь как форма суицида По формуле движенья к смерти. Пределен риск и коитус смертелен, В твоих объятьях забываю, милый, Вчерашний сон про блядские постели, Похожие на братские могилы. Над входом лозунг "каждому - свое", И ангел в белом пропускает в ад, И выдает больничное белье, И называет номера палат.* * *Эпизодический герой, Случайный в многотомной жизни, Ты вел себя смелей, капризней, Наглей, чем главные порой. Любовник первый и второй Тебя в упор не замечали. Но сколько между строк печали Навеяно твоей игрой. НЕКРОФИЛИЯ Созвездье Девы гневно и глумливо Осколки звезд швыряет в укоризне Сюда, в твою могилу под оливой, Такую непригодную для жизни. Страсть - эта неразборчивая стервь, Ведет к ограде со скрипучей дверцей, Где мой соперник - водосточный червь - Тоннели точит в нестучащем сердце. Я к трупным пятнам припаду губами И губы мертвые сожму живыми, Летучей мышью закружит над нами Бездомный ангел, потерявший имя. За привкус тлена или запах гнили, Сверчка молитву, мотыльков порханье - Хвала, хвала тебе, некрофилия, За эти стоны страсти с придыханьем. Их совье эхо ухает рефреном, Мой лоб уже покрыт холодным потом. Безлюдно здесь, на кладбище смиренном Бывает, милый, только по субботам. БРЕНЕР, 14 Своя компания опять навеселе: Дым, теснота, гитара, много водки, Бальзаковского возраста красотки, Останки изобилья на столе - И в стельку пьян вчерашний именинник, Которому всего полтинник. Своя компания: имеешь право Неверность не вменять в измену, Мечтая о груди соседки справа - Соседку слева гладишь по колену, И слушать споры о верлибрах Рильке, Или о ценах на жилье в Сдероте, Вколов воображаемые вилки В глаза длинноволосому напротив. Своя компания. Сложенье судеб, Возведенных в квадрат тоски, Где каждый треугольник неподсуден, И узок круг - и страшно далеки... Виски колотит ритуальный бубен, Очередной "Кеглевич" уничтожен. О, Господи, как мы друг друга любим - Мы друг без друга дня прожить не можем.* * *C. ПримеровуКто мостил эти улицы кремнем кровавых эпох, Кто мостил это небо гремящим свинцовым покровом, Что за город скрежещет войной и войной изнемог - И руины уродливо мокнут под ливнем громовым? Почему я парю над опухшей от смерти страной - Не рукой, а крылом укрываясь от ветра и града? - И слезятся глазницы воронок и рвов подо мной, И парад пораженья грохочет грозы канонадой. Парадокс - но порядка прядется упрямая нить: Воронье полетит, закружит, закричит оголтело, Когда мертвые станут своих мертвецов хоронить - Не большого ума и не ангельских рук это дело...* * *Возвращаешься поздно, сославшись на срочное дело, Под обстрелом моих ядовитых укоров. Никогда не смирюсь, даже если б серьезно хотела Укротить свой ревнивый придирчивый норов. Новой версией больно под дых садани, Прежде чем, вознесет нас, лишая одежды, цунами Плотоядных желаний, которые в лучшие дни За гомеровским облаком - Эрос делил между нами. И древнейшей игры произвольно меняя условья, Острой солью злословья приправив варенье-вранье, Изливайся горчащей, горячей своей нелюбовью, Словно мутной слезой в нежеланное лоно мое.
* * *Я когда-то упала с небес В лоно матери, в руки седой акушерки, В первозданно-недевственный лес Новой жизни, где прежние мерки Сразу стали тесны, и удар Был о землю не болен - и дар Принят был без большого спасибо. Я когда-нибудь так же красиво От удара о рыхлую почву, Без раскаянья, грешно, порочно Из унылого лона могилы В мир надлунный и ангелокрылый До истоков Конца и Начала В небеса, из которых упала, Унося пережитую грусть, Вознесусь, вознесусь, вознесусь.
* * *Ты прошел сквозь меня, как Орфей сквозь зеркальную гладь, В преисподнюю безлюбья, к покойным своим Эвридикам. Мне осталось осколками скользкий твой путь устилать, Отражая лишь миф о тебе в искажении диком. Мне осталась косая от флюса луна в небесах, Пустозвездых густых небесах мусульманского юга, И тактильная память о длинных и гладких твоих волосах, По сосцам у меня проползавших упругой змеюгой. Мне остался - врачи называют - "летальный исход": Летним вечером к Лете забвенья претензий не много. Эта Лета на улице Алленби пересекается вброд, По фекалиям аргусов, лающих под синагогой. Боль и память умерив, умелым дантистом Харон Дани ищет в немых гнилозубых провалах. Я открыта для жизни и смерти с обеих сторон, Из которых по острым обломкам себя доставала. Не достанься Харону! Храни тебя местный Аллах Под перстом минарета - для дактилей, ямбов, хореев, Для сквозных силуэтов в изломанных злых зеркалах. Не твоей ли кровищей расщелины их багровеют?
* * *Я изгоняю стаю из себя - И тает тайный айсберг подсознанья, Взлетают кремнеклювые созданья, Изданье Фрейда крыльями дробя. И клювы клацают, заклещивая зёрна Желаний - от желанья воздержись, Чтоб не участвовать отныне в порно- Спектакле под названьем "жизнь", В истории распоротой подушки, Вобравшей крик кровавого погрома, У крематория, глотающего тушки Читавших Юнга, Адлера и Фромма. Но лап когтистых не врастают корни В чужую землю, как в свою добычу, И, хищно ухая, а не курлыча: "Ни пуха, ни пера", - проворней Густая стая пустоту пластает, Горластая, усталая семья... Я изгоняю стаю из себя, Не зная, что меня изгнала стая.
* * *День упал вниз лицом С циферблата часов - Он нечесан, угрюм и небрит. Он своих близнецов Запирал на засов В трюм, который сегодня сгорит. Он дышал перегаром и куревом, он Надо мной на локтях нависал Раскачавшийся маятник прежних времен Безвременья прилежный вассал. Я наложница ложного голого дня, Я глотаю иглу отвращенья, От вращенья, в которое ввергли меня Эти ласки телячьи и щеньи. Не из пленного племени календарей Лист календулы сорван и смят. Не суди - отведи от меня поскорей Строгий, светлый, полуденный взгляд. ВДОХНОВЕНИЕ Оно берется ниоткуда И отбирает у меня Мои привычные причуды Первопричиной бытия. И, пробираясь в подсознанье, Старается прибрать к рукам В уборах знаков препинанья Кривого почерка канкан. Но собираясь восвояси, Вобрав в себя словесный сор, Свои иные ипостаси Перебирает с давних пор.
* * *Там, где снег на ветках месяцами В безлунном гипнотическом мерцаньи, Где волки - воем, а собаки - лаем, "Заре" или "отбою" подпевали, Где вспоминали имена и отчества Для протокола, - Меня учили одиночеству Семья и школа.
* * *На поезде в тоннелевой трубе Из пункта "А" умчусь до пункта "Б" Земли, в которой априорны знанья Про неизбежность наказанья. Там от состава преступленья Вагон агонии - последний - Отцеплен, и в тупик проник Из перечтенных в детстве книг, В них стрелочник, виною пьяный, Вдоль шпал хрестоматийных строк Находит то, что было Анной, И продолжается урок - Урод - до перемены рабства На мыло оперных страстей. Как выдавить по капле бабство Из мозга собственных костей?
* * *Воспевший Мойку или Терек - Семи смертям не прекословь. Впадает в ереси истерик Неразделенная любовь. Не помнит, где исток, где пойма, Воспивший Темзы или Вислы. Мы оба из одной обоймы Телами на баграх повисли. Не знаю, Сеной или Волгой, Но не простится этот грех... И возноситься очень долго К мостам из рек.
* * *Не излечить от ностальгии Того, кто ею не болеет. Я возвращаюсь на круги и Квадраты Верхней Галилеи. И пусть печалятся другие, О прежних празднествах жалея. Оставив помыслы благие, На Пурим с дураком хмелею. Мы в ночь Эстер уснем нагие, Сны станут злей и веселее. Не умереть от ностальгии Тому, кто ею не болеет. ДЕМОНСТРАЦИЯ ТРУДЯЩИХСЯ 1 Я плыву на плече отца Через площадь, гремящую маршами, За большим портретом лица, Генеральным впоследствии ставшего. Над плащами, пальто из драпа - Поплавком из шариков ярких Проплываю, командуя папой - Кораблем, под старую арку Переплетенных рук атлантовых Над плакатами, транспарантами С плавниками из кумача И цитатами Ильича. Улыбаюсь улыбкой ангела Четырех с половиной, меньше ли... Вот толпа у трибуны замерла И в динамиках звук уменьшили. 2 Отец мой, подними меня повыше. Неси меня с моей усталой жизнью Сорокалетней суетной особы, Оставшейся в растаявшей толпе. Неси меня со всем моим сегодня Сквозь страны, что не сделались моими, На площадь, где под танки не придется, А если и придется, то не мне. Не все ли мне равно, какие гимны, Какие лозунги, какие флаги, Не все ли мне равно, кто на трибуне, И разве можно что-то изменить? А может, опусти меня на землю, А может, отпусти меня на волю, А может, помани меня обратно, Не прерывая временную нить. ПУРИМПетру МежурицкомуЯ наизнанку выверну лицо: Ведь маску карнавальную украли Враги... или друзья - в конце концов Нет разницы для праздничной морали. Я наизнанку выверну язык, Мораль читая задом наперед На языке, который так привык Держать закрытым безъязыкий рот. Я наизнанку выверну судьбу, Чтоб даже близкие не узнавали Меня в казенном цинковом гробу И в белых тапочках на карнавале. Отбрось сомненья, приходи сюда, Надев кипу и обвернувшись в талес, На совести - ни страха, ни стыда - Лишь узелки для памяти остались. Запеть бы, Петя, но в петле границ Болтаемся, болтая пьем и курим, Не различая масок из-за лиц... Гробница патриархов. Пурим. СТРЕКОЗАПавлу ЛукашуКрыло прозрачнее намека, Зрачки прозрачнее крыла, И лжепророчество жестоко О том, что молодость прошла. О старости больной и нищей Предупреждали муравьи, Сказали - утоплю в винище Все одиночества свои. Со дна хрустального бокала, За призму пристальных зеркал, Где призрак муравья устало И прозаически икал, Взлетает праздничное чудо, Пустая радостная прыть - И я оправдывать не буду Свое недоуменье жить, Уменье взмыть и неуменье Держать в уме немое слово. Да не подвергнется сомненью Безмерность мудрости Крылова.
* * *Ольге Ильницкой...И Одессы не бывало. Аппетитно и красиво Стюардесса наливала Кофе и аперитивы, Улыбаясь, как реклама Для зубного кабинета. Ты была, Одесса-мама, Или мне приснилось это? Словно два больших удава, Поглощающих друг друга, Город слева, город справа - Круг сжимается упруго, Укрывая колоннаду Бархатом зеленых склонов - И не вымолить пощады Сыновьям Лаокоонов. ...Стюардесса наклонилась, Сексапильная на диво. Через час впаду в немилость Пыльных улиц Тель-Авива.
* * *Твои слова - зловонный гной Души гангренной, Ты прежде не была со мной Столь откровенной, Ты раньше не звала меня Так рьяно В такую рань средь бела дня В храм ресторана. Теперь бессмысленно глядишь Сквозь дым нависший На кровлю крепких красных крыш И выше крыши, Туда, где Богом решено Крушить и рушить, И лить дешевое вино В пустые души. Пейзаж жары дрожит и плавится Хамсинной пыткой. Лехаим, бывшая красавица И фаворитка.
* * *В юности я любила слепо-глухонемого дебила. Он говорил, что я умна и красива. БЕЛОЧКА Колесованье белки: колесом, Отваром трав затравлен белый день, Он, от укола весел, невесом, В углу пугает собственную тень, И безголосо песенки поет - Крылат бесплатный латаный халат, Ни в склад, ни в лад заладил, идиот, Из глубины палатных анфилад. На плоскость пола плюхнулся плевок Расплаты - распластался по-щенячьи. Незрячим глазом за бельмом тревог Заплачет, различая все иначе. Но белка больно давит на клаксон, И бесполезно говорить "исчезни", Грызущий яро ядра хромосом Под колесом истории болезни.
* * *Отпусти меня, пасть саблезубая, слюни глотая; Уплотнившийся сон воплотил плотоядную явь - Где в гортань Минотавра вползает палата пустая; Отпусти меня пасть - и спастись, отпуская, - заставь. Что заштопала нить Ариадны в нутре Минотавра, На изнанке извилистых, глистокишащих кишок, Где оскаленный скальпель скользит, ударяя в литавры? Электрический шок? В лабиринт - лаборантам неопытным опыт срывая - Хладнокровным халатам, хлопочущим в запахе хлорки. На носилках несется на скорости скорбь мировая Коридорами вздорного сна, приводящего в морги. Что я делаю, Господи, что на зубах захрустело На балу каннибалов, блюющих от перееданья? Обобщенное общим наркозом по общему делу, Тело спит, не болит и уже не приходит в сознанье...
* * *Отставьте карты, нарды и рулетки, Другие ставки на себя примерьте: Веревка, пуля, лезвие, таблетки - И крупный выигрыш в игре со смертью. И крупный проигрыш, поскольку блефа Уже не будет - и не будет фарта: Бубнит о пике, червонея, трефа, В предчувствии смертельного азарта. Наталии Стегний На вербальной веревке верлибра повесилось весело тело, Потому что в прокрустово ложе анапеста старого лезть не хотело.
* * *Тоска взята на душу, словно грех, И расползлась гнездовьем тараканьим Из жизненных расщелин и прорех, Лишая человеческих желаний. Кто нам отпустит этот грех тоски, Когда на пол швыряются окурки, А с потолка осыпались куски Сырой одутловатой штукатурки. Кто разменяет наших будней тыщи И в дом вернет веселые грешки? Давай их зерна за окном отыщем И высадим в цветочные горшки.
* * *Ладье близка стезя ферзя. Скользя по лади черно-белой, Она серьезно заболела И излечить ее нельзя. С остановившейся усмешкой Резной болванистой фигурой Стоит до окончанья тура Бессильной слабовольной пешкой. Стоит, мечтая о погонах, И вкусом пушечного мяса Дразнит ферзей на полигонах Патриотического кваса.
* * *В тот год веселилось лето, И я в суете счастливой Уже не ждала ответов На письма из Тель-Авива, Поскольку их не писала... Роман разгорался, даже В июле достиг накала Как в полдень песок на пляже. Но курва-карма старательно Держала в кармане фигу. В тот год я любила писателя, А в этом - писала книгу.
* * *Я лежу на земле - да поможет ей страх - А моя голова от меня в двадцати или больше шагах. Я руками, оторванными от тела, Эту землю - до боли чужую - обнять захотела. Я лежу и лечу над безбожным контуженным глобусом, Вперемежку с обломками взорванных в клочья автобусов, Я - кровавая пыль - пусть не ждут меня дома... Как любезны улыбки политиков на приёмах.
* * *Корявый пень, замшелый, заскорузлый, И свет давно угаснувшей звезды, И древней речки высохшее русло, И допотопных ящеров следы, Старинный герб на выцветшей купюре, Лет двести пролежавшей в тайнике - И в будущих веках и их культуре Поэзия на русском языке. БАЛЛАДА О ГОНЧАРНОМ КРУГЕ Гончарный круг вокруг земной оси Вращается в небесной мастерской. Останови его, затормози, Толкни против движения рукой. Пусть перекрутит часовые стрелки Обратно - до времен мастеровых Богов со дна таврической тарелки И в керамические кармы их. Пусть он вернет меня во времена, Когда была необожженной, ломкой Пустышкой глиняной. Керамикой больна, Я с ним жила рабой и экономкой. Гончарный круг: по клинкеру клинок Скользил в руках, как детородный орган У грязного жреца меж ног, А жрец был зол, затравлен и издерган. Он заливал лазурные глаза Галлюцинаций глянцевой глазурью, И жгучая тягучая крейза Его колесовала дурью. Он смерть вертел в руках, как наркоман Каленый свой кальян из каолина, И кафелем в печи взрывался план, И каменел от глины фартук длинный, И мир-мираж, как подиум, пустел, Распространяя древний запах оргий От мертвых душ покорных женских тел: Он пропадал, он падал в беспредел, А я искала Демиурга в морге... Диван вращается гончарным кругом, И от него не оторвешь башки. Божки, конечно, обожгли горшки, Дружки вернулись к женам и подругам. Гончарный круг, скрипевший, как диван Взрывоопасной смеси бартолина И спермы, закрутил роман Руками, красными от глины. Скрипел и пел, любил, лепил и пил, Хмелея, задыхаясь и потея. Но щебнем осыпалась со стропил Его очередная Галатея. В те дни хворал божественный гончар: Он провалил пожизненный экзамен, Хоть был не глуп. Хоть был еще не стар, Носил в мешках усталость под глазами, Таскал мешки - пигменты и песок, У муфельной печи сушил обноски, Неброский скарб, о руку тер висок И рисовал наброски на известке. Все оживало под его рукой Роденовской, мозолистой, мужской. Он вылепил меня из ничего, Из липкой вязкой жижи под ногами, И я прощала выходки его: Попробуйте дружить и жить с богами. Я мужественно обжига ждала, Училась ремеслу, умнела, И, как себя, вела его дела. Но в муфельном огне окаменела И стала не нужна ему такой. Он вышвырнул меня из мастерской. Распался замкнутый гончарный круг, А я весьма изысканной деталью Музейных экспозиций стала вдруг, Сама себя покрывшая эмалью. Через двенадцать лет, за океаном, Мне рассказали, что, взорвавшись, печь Сожгла учителя. Ожогам, ранам Числа не счесть. Чтоб с честью в землю лечь, Глотай обид горчащую таблетку. Из божеских, из обожженных рук Поймай спасательный гончарный круг... Вращай его, как русскую рулетку.
* * *Когда на тракте каторжной строки Под острием острожного пера Неосторожным росчерком руки В кавычки заключается игра, Когда кретинка-критика корпит В углу над уголовными делами, Когда гремят скандалы кандалами В передовицах сдавленных обид, Когда, как глист, извилист журналист, Свои извилины излив на лист, На сверстанные полосы этапа, Когда в подвал газетного гестапо Густым курсивом загоняют слово По курсу подлицованной фарцы, - То мудрецы скорбят, как мертвецы, При погребении еще живого.
* * *Стань раком, свистни метастазам! В антракте рыбьего вокала Любовь саркомой протекала И саркастическим экстазом Дождя, отмывшего четверг До чистоты того искусства, С которым рак зимует вкусный, На руку грека глядя вверх, В тени укропа - камуфляжем Стыда укрывшей монологи: "Ловлюсь в силки физиологии... Влюбляюсь в каждого, с кем ляжем САЛОМЕЯ Стриптиз в главе Священного Завета - Я тоже голой танцевать умею. Но девственная шлюха Саломея Чьей головы потребует за это? Ей нужно казни одного невежды - Но царь осоловел на ложе лени: Его ли соблазнят колени Из под расшитой золотом одежды? И стерва пляшет легкой рыжей серной И стан свой гибкий извивает рьяно, Чтобы постигла участь Олаферна Обидчика царевны - Иоанна. А взгляд царя трезвея и дурея Следит за недотрогой - длиннонога... Ей нужно крови одного еврея - А это для царя не так уж много За плоский нежно-розовый живот, Где в узком скользком девственном ущелье, Меж влажных створок устрица живет Под шерстью - некошерным угощеньем. Рот Ирода кармельским хмелем смраден, Слюной желанья захлебнулась речь: От сальных алчных губ не уберечь Тугих, лиловых, жадных виноградин Ее сосков. Хрипя, как вепрь голодный, За паха пышного пушистый клин Ты все отдашь, всесильный властелин, И все отрубишь у кого угодно. Лукава обольстительная рать В аорте исторических уроков Привыкшая стопами попирать Отрубленные головы пророков. Довольно ягодицами вилять! Глядите, добрые, глядите, люди, Как стройная нетронутая блядь Несет главу кровавую на блюде. ПОЛЕТЫ НА МЕТЛЕ 1 Я знаю на улице Алленби каждую шлюху в лицо. Я шумного нищего пьяницу возле большой синагоги Опять обойду. Обойду и менял-наглецов, Которые "куклой" с прохожих взимают налоги. Я знаю: на улице Алленби можно купить сигарет В любое ночное и даже военное время. Ее тротуар субтропическим зноем прогрет И свалкой отбросов, готовой родиться, беремен. Я знаю: метут этот мусор поганой метлой Филолог с Фонтанки, играющий рифмами тонко, И черный, огромный, клыкастый, но вовсе не злой, Потомок вождя людоедского племени в Конго. Над их головами, нагая, лечу на метле На грязную, черную, чертову эту работу: Ведь я состою судомойкой при адском котле, В котором свиные котлеты готовлю в субботу. Так мне ли бояться пришествий и страшных судов? Кто "куклу" судьбы разменял без судебных издержек, На улице Алленби грязных чужих городов Метлу свою крепко руками гудящими держит. Целуй мне ладони мозолистых рук, дорогой, Они огрубели, шершавой коростой покрыты. На улице Алленби сделалась бабой ягой Среди мастеров безработных твоя Маргарита. 2 Июль и улей шука "пишпешим", Мы на крючке арабской вязи Яффо По вязкому асфальту зашуршим - Шершавой ржавой жиже. Жар шарава Лоб выплавляет потом на зрачки, Вобравшие орущий торг толкучий: Когда вонючи мусорные кучи, Нос не спасут защитные очки. Старик-старьевщик в куфие рябой, Нас безуспешно зазывая в лавку, За рукава потащит за собой К захламленному черт те чем прилавку. Ускорим шаг, чтобы в тени ограды Кривой аркады оказаться - в гуще Из винограда, киви, авокадо, Еще зеленых, но уже гниющих, Где жабры торжища дрожат жарищей, Гортанна речь, лужёных глоток вопли. Мы здесь не просто так, мы прозы ищем, И праздности, и астраханской воблы. Но рыбный ряд - кальмары и креветки, Миноги и моллюски, раки, крабы, И запах тины, гнилостный и едкий. В парах гашиша торгаши-арабы, Гривасты, угрожающе игривы И агрессивны до возни крысиной. Но ветра неожиданным порывом Ломается хребет хамсина, В лицо швырнув отбросы, шелуху, Обрывки фраз, газет, картонной тары. Ты отрываешься, витаешь наверху, Взмываешь и летишь над Яффо старым, Возносишься все выше и паришь - Ты, с кем в обнимку сквозь обман шагала, А под тобой невидимый Париж И старый Витебск, видевший Шагала. 3 Пейзаж восточный утончен - вдали Увечный век, увечный человек, Которого сюда силком вовлек Восторженный апологет Дали. "Апологет" не путать с "плагиат": Ведь подлинник от подлости льняной Едва ли отличит нетрезвый взгляд Под синью с апельсиновой луной, Где Яффо в явь ночную погружен - Гнездовье магометовых внучат, Чьи минареты к небесам торчат, Возбуждены и лезут на рожон. А тот, кто стал стофажем для пейзажа, Зажав бутылку, ею подогретый, Глядит на крепость, море, минареты Сквозь лажу, сквозь воспоминаний сажу: О том, как в неурочный час домой Вернулся, как повел себя не тонко С не знающим кириллицы подонком, С полицией, и со своей женой. Пока она косит под Натали, Он сам себе оратор и оракул - Вот сделает еще глоток араку И воспарит с наскучившей земли. А может быть, на землю упадет Забытым сном про непорочный снег Молочных, теплых материнских нег, Рыдая, как последний идиот. 4 Я вижу Яффо по-другому, И ты меня не убедишь В том, что предутренняя тишь В порту напоминает кому. Здесь зной зловонный неизбывней, И рыба пахнет анашой, И пирсов каменеют бивни Сквозь бриз в лагуне небольшой. По кромке бахромы из тины Хромает наловивший крабов, А мол волной плюет картинно На мокрых рыбаков арабов. Им шлюхи-звезды строят глазки, Блестят, что шекели-приманки, Хотя куда острее ласки У марокканки-наркоманки. Та присосалась к сигарете - Страшна, как божье наказанье... А лунный серп на минарете Острей ножа для обрезанья, Острее брани на губах Прямых потомков Авраама... Органный бог, органный Бах Из католического храма - Дух духоты... Вдыхай, пиши, Вложи в слова такие средства, Чтоб состояние души Передавалось по наследству. 5 Безалаберен, склочен, блудлив, суетлив Пыльный город, не ставший прижизненным раем. Я впадаю в твою нищету, Тель-Авив, И под пеклом нещадным твоим загораю. Я читаю, как чей-то чужой черновик, Низких зданий на сваях бессвязную вязь. Ты в эпоху Мандата к шифровкам привык, И удав удивленья вползает, давясь, В узость улочек, коих запретные строки Левантийскою скукой до буквы прогреты, А с утра по-арабски свой голос жестокий Издает восклицательный знак минарета. Ты похож, Тель-Авив, на карманного вора, На салат из борделей, кафе и гостиниц, На гибрид синагоги с хоральным собором, Ты - восточный базар и восточный гостинец. Здесь в пять тысяч никак не запомню каком, Накануне еврейского Нового года, Дед-Хамсин преподносит мне горловый ком, И горька мне закуска из яблок и меда. Предвкушаю застолья своих ностальгий По тебе, Тель-Авив, - эту ношу слоновью: Изнасилуй, влюби, а потом оболги, Наплевав мне в лицо безответной любовью. 6 На обветшалых пыльных декорациях Линяет южный Тель-Авив ужом. Четвертый год играю в эмиграцию - Чужая роль на языке чужом. По мишуре бумажной и картонной, По скрипу нервному фанерных сходен - Смотри, с каким апломбом примадонна Из амплуа любовницы выходит. Не аплодируй... Флёр небес на кольях, Софит луны не виден и на треть, Молчит суфлер героем из подполья, А я готова со стыда сгореть. Мне не припомнить реплики весёлой, Уничтожаю паузой партнёра. Хохочет подло над моим проколом Галёрки флорентинской свора. Я зубоскала с рожками, который Ржал громче всех, по почерку узнала: Он к этой пьесе, как и автор Торы, Не написал счастливого финала, Чтоб режиссёру не бросаться с крыши, Коль замысел его не воплотится, А лишь сойти со сцены без афиши Или взлететь над Флорентином птицей. 7 Улица Шенкин. Шанхайский щенок разукрашенной суки Делает лужу цветному джазисту на брюки. Модные лица, точнее, под гримом гримасы: Шенкин шикует у летних столов из пластмассы. Вечер субботний с извечным аншлагом у баров Сядет за столик в углу с мужеложеской парой - Вкус демократии с пивом мешает хвастливо Сохо, Бродвей и Монмартр, и Арбат Тель-Авива. Шансы прибиться к чудным завсегдатаям выглядят скудно, Ибо убоги Багамы богемного судна - Слишком дырявы попсовые джинсы и минибюджеты. Шенкин шинкует салаты сусальных сюжетов, И, забираясь к Единому Богу за пазуху крыши, Пишет стихи и картины и дышит гашишем. 8 Придаток улицы РАМБАМ - Пустой кондитерской столы, Где пена хлещет по губам Тебя, наездницу метлы. Поскольку лавочник зевал, Его смущаешь наготой Метлы, похожей на штурвал Своей конструкцией простой. Ты, важно утоляя жажду, Жестянку к урне отшвырнешь И, на метлу вскочив отважно, За угол крыши завернешь. Жестянка из-под "колы-дайет", Скользя по глинистой земле, Без удивленья наблюдает Твои полеты на метле. 9 Звери молятся богу охоты, Лижут лысой луны затылок. Вас назначили доброхоты Пьяным джином пустых бутылок. Ваши джинсы до дыр износом, У виска колтуна солома, И оправа блестит изломом Над уныло повисшим носом. Тесноватой рубашки клетка Держит Ваше тепло в простуде. Вы стареющий малолетка, Допивающий лунный студень. Полночь в лунном бездонном желе. Полно в лунном бездомном жилье Сомневаться, что Сивка-Бурка Вас домчит на Красной Стреле В Санкт-Авив из Тель-Петербурга. 10 Я просто иду домой По улице неродной, По городу неродному К такому чужому дому, К родному чужому мужу, Который небрит, простужен И ждет из другой страны Письма от своей жены. Я просто иду с работы, Минуя большие лужи, Уже прохудились боты, И нужно готовить ужин Больному чужому мужу, Который устал от кашля, Которому стало хуже, Которому тоже страшно.
* * *Мне страшно, старший брат, мой стражник злой. Хотя глумливой золотой иглой На длинной тонкой нитке потаканья Пришиты мы друг к другу так, что шва Не разглядеть, и стали цельной тканью, - Ты мертв, а я еще жива. Когда проклюнувшись из одного яйца Мы ждали жизни так, как ждут конца Вселенной кровожадные пророки, Уроки рока мы осваивали вместо Тех мест, где в сроки созревают строки Под цедрой цитрусов инцеста. Ты становился мной, а я тобой: Судьбой играя, голубой прибой Листал "Плейбой", - и ангел плотоядно Взлетал с твоих соленых губ На мой язык и превращался в яд, но Звук медных труб фальшивых не был груб. И лунный блик врезался словно клык В твой острый, твой ликующий кадык, И волны прибегали к изголовью, Одно и то же повторив стократ: Мне больше нечего бояться, брат, - Я не спасу тебя своей любовью.
* * *Дверь притворяется вратами Ада Бездарно, как актер провинциальный, С тяжелым скрипом. Не дрожи, не надо, Скажи, что нового в отцовской спальне? Скажи мне, девочка, какого черта Ты видела и слышала у двери, Какого дьявола гудит аорта, Стучат виски, коль каждому по вере Достанется? Останься на пороге, Нам шар земной загадан как шарада: Чтобы обратно не было дороги, Дверь притворяется вратами Ада.
* * *В садах Содома созревает грех - Он сыплется на землю как орех Под стоны юношей длинноволосых, Голубоглазых, высокоголосых, Под страстный шепот: "Мы близки, Как братья", - и страстные небратские объятья. Старик Творец в своем раю краснеет: В садах Содома зрелый плод вкуснее. Пусть скорлупа ореховая с хрустом Расколется под нашим грешным чувством.
* * *Изуродую, покалечу - По-кошачьи впиваясь в кожу, Ногти остро саднили плечи - Я убью тебя, уничтожу, Изменю, разлюблю, брошу, У меня не стальные нервы! Ну, куда же ты, мой хороший? Я ее задушу, стерву... РОНДЕЛЬ В густую темень сексуальной темы Соскальзывают тени строк. Герой от нетерпения продрог В постели силлабической системы. Уже затвержен языка урок, Когда согласные на все согласны, немы, В густую темень сексуальной темы Соскальзывают тени строк. Лишь ты ко мне членораздельно строг: Не заключил в объятия острог, А попрощался, вышел за порог, Чтоб погрузиться капитаном Немо В густую темень сексуальной темы. РОНДО На площади моих измен Стоишь подобьем истукана, А пьедесталом - дно стакана... Окаменевший гость Камен, Ты монумент или дольмен, Осатаневший как сутана? Достань же фигу из кармана, Чтоб кровь мне выпустить из вен На площади семейных сцен Обмылком оперы "Кармен"! Веди себя как джентльмен, Проклятья посылая пьяно На площади моих измен...
* * *Все двери давно закрыты, Двуногие спят в тепле. Дворняга по кличке Рита Прижалась к чужой земле. Ни шороха и ни звука - И думает вслух она: "Бездомная злая сука, Не вой на меня, луна!.."
* * *Прищуром одноглазого кота Над крышей марта месяц засверкал, Чтоб стонущих объятий нагота Не утонула в глубине зеркал, Чтобы созвездье Рыб над сковородкой Шипящей крыши - мурок для лямуров Сзывало, чтоб красавицей уродка Казалась, или мудрой - дура. Желанием, плеснувшим через край, Клип в липких лапах ночи черно-бел. Вопя на всю Вселенную, играй, Тяжелый рок кошачьих децибел. Играй в любовь, сжимай меня любовно, Так, чтобы ребра захрустели в теле, Чтобы, как бревна, под созвездьем Овна Друг друга мы уже не захотели.
* * *Будь умницей: любимые игрушки - Ряд кубиков с нездешним алфавитом - Клади на место дружеской пирушки В чужом углу, от бешенства привитом. В чужом углу с паскудно скудным бытом, Где отражение равно паденью, По сколам елочных шаров разбитых Скользи забытой новогодней тенью. Ори, капризничай среди оживших кукол, Встань на уши - но не просись на руки, Когда судьба тебя поставит в угол, Загонит в угол повседневной скуки. Там станешь яркой, крашеной блондинкой, За всех расплатишься - и не получишь сдачи. Кто бросит кость твоей любви бродячей, Чтоб пнуть ее истоптанным ботинком И увести по тропам, трапам, трупам К вершинам карликовых эверестов - На каторгу домашнего ареста, На пытку кашами и супом?
* * *от самого начала от зачатья тропой субтропиков утробы вперед к освобождению рожденьем долой хичкоковские страхи детства и комплексы фиванского царя за власть советов строгой классной дамы проголосуют классики с портретов а в классики игра со всех сторон пока дойдешь до класса класс покажешь портвейн в портфеле первая любовь даешь даю но не таким уродам свободу узникам освода овира впш и цдл туристы сохраним природу искусственных морей и терриконов строителям карьеры слава долой одежды в сауне на даче привет участникам процессий похоронных бредущих по смиренному кладбищу где нынче нет креста в тени ветвей над очень бедной родиной моей
* * *Песочные часы идут без боя, А бой в песках идет не первый час, В песок стирая камни под собою, Не ставшие надгробными для нас. Песком глаза забрасывает страх: Его частицы в воздухе прогретом В стекло спеклись, оплавясь на кострах, Под целящимся в небо минаретом. И пахнет мясом жареным, горелым. На минарете снайперы засели - И тишина чревата артобстрелом, А смерть не пролетает мимо цели. И мир уже висит на волоске Из бороды языческого бога, Которому опять приносят много Напрасных жертв, лежащих на песке. Часов песочных где проигран бой, И время замкнуто самим собой И, перевернутое, сыплется обратно: Когда песок сомкнется над тобой, Гордись, герой, превратною судьбой, Не кратной времени, отвратно ратной.
* * *Для нас разбитые скрижали - Лишь буквы, точки, запятые. Нас в рабстве матери рожали И немы к нам слова святые. Ведь их просеивает сито Не местной широты кармана, - И мы уже как волки сыты Небесной манною обмана. Но все еще как овцы целы, За пастухом косноязычным Туда идем, не зная цели, Где слово станет неприличным. Мрем от словесного поноса. В пустыне нам, сорокалетним, Не заключить пари с безносой, Раз молимся последним сплетням. Телец словарного запаса Отлит из крови человечьей. Парируй пасы свинопаса, Пока твой почерк бисер мечет. Твой беглый почерк, рабский с виду, Окаменеет в манускрипте, Чтобы воздвигнуть пирамиду Воспоминаний о Египте. ФЕДРА (по поводу лекции о Мандельштаме на центральном автобусном вокзале г. Тель-Авива) Все, кто не видел знаменитой Федры, идите и смотрите, как старуха средь грязной сцены коммунальной кухни в соседский чайник подсыпает соль, большим бельмом кося под примадонну и героиню довоенной драмы, пока венецианскую бауту на пыльных антресолях травит моль... А Ипполит расстрелян на рассвете колючего, как проволока, утра: он списка кораблей до середины не дочитал... не помнит... не слыхал... И он не видел знаменитой Федры, и он не знал, как Федра знаменита за толщей закулисного дознанья, где ослепляет ламповый накал. В тот год воронья шуба поседела в удушливом, как память, коридоре, где очередь длинней, чем жизнь Сивиллы, не предсказавшей прошлое назад. К ней прежде тоже гости приходили на светлый праздник, заполночь, под утро, без стука, без звонка, и вышибали резных дверей классический фасад подкованной кирзой... А на паркете бледнели лица редких фотографий из переписки легендарных дам. Все умерли: и Анна, и Марина, и друг их жизни Ося Мандельштам - все умерли. Апофеоз Расина. Финальный хор. Не пенье - отпеванье из панихид по стареньким знакомым, которые в урочищах Сибири валили кедр... Вдвоем и допоем под вечный вой служебных волкодавов про вычурный чубук в зубах у "вохра"... В чужбинном многоярусном вокзале Расин усоп на празднестве своем. Он не увидел знаменитой Федру, зато она его в гробу видала в его парадном маршальском мундире с наградами, покрывшими живот. Всем, кто не видел знаменитой Федры, прослушать лекцию на том вокзале, где Федра только тем и знаменита, что всех и все всегда переживет... 9 МАЯ Поскольку жизнь не стоит ни гроша, Вдоль Млечного пути мычат коровы, Они идут - обречены, суровы, Созвездья сокрушенные кроша. Кто гонит их бессмысленно и грубо? Чей хлыст свистит: скорей, скорей, скорей? Никто в лицо не знает мясоруба, Никто не видел звездных алтарей. Но надо всем - кровавый знак Тельца, И вой войны и вонь - на бойне смрадно, И путается в нитях Ариадна, И окруженным не прорвать кольца. И миной в Лабиринте - Минотавр, А пьяных победителей ватага Стреляет вверх сквозь опаленный тавр В провалы звезд над решетом рейхстага. БЛУДНЫЙ СЫН Ты, оставлявший близких без... Вернулся бос и зол, как бес. Ты гром средь ясности небес С дождем, похожим на отвес. Ты, уходивший из и от, Бросавший камни, пить и жен, Ты под дождем, как идиот, Стоишь, по пояс обнажен, Стоишь, как перед казнью князь. Своей ли казни, княже, ждешь? Дождь падает, как пленный вождь Подавленного бунта в грязь Хлебать холодной лужи ложь. Не стала кровь дождя твоей: Под кровлей ты изменишь ей - В сухой строке себя найдешь, Которой отмывай позор Под краном, строящим Содом, Когда в уют, в удобный дом, Вернешься поводом для ссор.
* * *Поскольку мили все милей годам Умноженных на женщину напастей Бомжиха-жизнь, вульгарная мадам, Морщинистей становится, жопастей. Не прожигай ее, мой верный враг, Пусть погружается в прощальный мрак Твоей печальной памяти измятой, А кубик рафинада с мятой В заваренный тобой покрепче чай Уже нырнул... Но сделалось ли сладко? Мой злейший друг, письмо к тебе - закладка Из книги бытия. Не отвечай... За то, что не дочел до эпилога. Мне пишут, будто ты поверил в Бога, Чтоб старцем стать, о будущем скорбя, В том карцере из каменного теста, Где всем хватало места для протеста, Но было тесно от самих себя.
* * *Русско-языческий обряд Неточных фраз, точеных ляс - И скомороший перепляс Строк, что по-русски говорят, Нет, верещат, как воробей, В кошачьих лапах сказки-лжи. Скорей мне сказку расскажи И фабулой меня добей, Как булавой или мечом, В лесу глаголицы глухом, Где корни слов покрыты мхом, А леший знает, что почем, Где почерк - знахарь и вещун, А ручкой водит домовой... Все к лешему: ведь рифма - щуп Для виршеплета с головой. Среди кикимор, упырей Лесным хорем живет хорей, Сгоняя строки на страницы Пером непойманной жар-птицы, Парящей среди слов-вещей, Бессмертной, вечной, как Кощей.
* * *В обложке крокодиловой тетрадь Разверзла пасть, оскалилась зубасто. Слезящегося зрения не трать: Спали мой старый черновик - и баста. Ведь аллигатор гадких аллегорий Тупому зренью кажется корягой, А я сворачивала горы с горя Над горсткой строчек почерком корявым. Из кожи лезла - можно ль быть раздетей? Из непокорной мозговой подкорки Сюжеты, словно брошенные дети, В ночной кошмар соскальзывали с горки. Я пресмыкалась, но переводила С эзопова, что ты кричишь и бьешься Меж ног моих, как в пасти крокодила, И стоном по страницам раздаешься. А после, старый черновик листая, На Себека языческом наречьи, Реликтовых рептилий стая Кромсает судьбы человечьи. Ты расчленен, прожеван, переварен И, текстом став, достанешься векам, А в них - творящим хладнокровным тварям И кровожадным их черновикам. КАМЕННЫЕ ВЕКИ (сказка) 1 Мы жили-были в некотором царстве, Где в тридевятый, тридесятый раз Нас превращали чары о коварстве В чумную массу радостных гримас. От маскарада красных площадей Краснела голубая кровь небес, Кричал "да здравствует" Иван-балбес, Усатый сухорукий чародей Вселялся в каждого, как мелкий бес, И мавзолей ломился от вождей. Кантатой о великом человеке По деснам кровоточила весна, Навек смыкая каменные веки За проржавевшим занавесом сна. 2 Век брынзы, бронтозавровых болванов, Чугунных гуннов, юбилейных плавок. Плевок расплющен о пустой прилавок, И нет булавок на прилавках лавок. Со школьных досок осыпался мел, Сворачиваясь кровью на затылке, Горыныч Змей в бутылке от горилки Повсюду буйным цветом зеленел. Эстетика усталого металла Поистребилась в межусобных сварах И на похоронах своих плясала С маразмом поседевших мемуаров. Тяжелый рок цинизма грохотал По звонким крышкам цинковых гробов Безусых циников, но камень лбов Не разменял себя на капитал Косой резьбы. Гиперболой болта Попу ни в попу не давал Балда, Ни по лбу... Но крестил евреев Мень. Над веком каменным созрел ячмень. 3 ...век каменной ментальности менты, цементные литые монументы каменоломен гулкой пустоты, где "вы", переходящее на "ты", за кадром пулеметной киноленты, а перед камерой "молчать, скоты"; на документах подписей кресты и как фрагмент пустые постаменты; апостольский постскриптум после скрипки фальшивей позолоты злобной рыбки из рабства ускользнувшей вопреки реке, которая течет обратно, туда, где братство равенству не кратно, назад, к истокам высохшей руки... 4 Мы жили-были в проходном дворе глухой провинции у синя моря, где в детстве я боялась априори кариатид, застывших у дверей во двор. Одесский, детский, старый двор: трусов и маек мокрый вернисаж и заскорузлый записной забор разнообразят красками пейзаж, и пахнет морем на коленках йод, а на лопатках загорает лето, и папа из кармана достает бесформенно размякшую конфету... Гуляют голуби по жести крыш, а кот ученый и плешив, и рыж: он птицам мира угрожал войной, но нам, нейтралам, было все равно, пока играли в классики и салки, скакали на скакалке и на палке, которую забыл хромой, и не хотелось ужинать, домой... Но манной кашей переполнен рот, а бабушка, заставить есть желая, грозится: "Жри, иначе заберет тебя к себе кариатида злая, и станешь пыльной мраморной скульптурой, не плачь, а ешь, я пошутила, дура..." И сумрачно глядели в "зман атид" глазницы впалые кариатид, не видя дворика и в нем соседей наших, которым сквозь чужбины сладкий дым мой детский страх рукой недвижно машет, моргая веком каменным своим.
* * *Приговори себя в семи строках На смешанных семитских языках В семье семи горящих книг остаться В их сумме, как в суме слепого старца С пергаментом в пергаментных руках, Который всем похож на человека, Сгоревшего в библиотеке Эко.
* * *День тянется строкой Экклезиаста, Как вязкое и будничное тесто. От обстоятельств времени и места Мой образ действий восклицает "баста". И снова терминалы и таможни, Да интервью случайному соседу О том, что осенью туда уеду, Где жить еще сложней и невозможней. Шуршит шоссе бензиновая лента, И новостройки новоселам рады, И кладбище глядит из-за ограды В окно потенциального клиента. ИЗ РОЖДЕСТВЕНСКОГО ПОСЛАНИЯ К АНГЕЛАМ. Мой ангел, я тебя любила - И потому не родила. Слащаво тает пастила В слюнявой полости дебила. Он походя плюет мне в душу, Потом уходит на носках, Чтоб ангел, сизый от удушья, Зашелся на моих руках. 2 Но бывает еще больней: Жмут жгуты до сизых полосок - Это зверем взревел во мне Недоскребаный недоносок. Он породой не вышел в знать. Смою с рыльца пушок пыльцы, Раз его не желали знать Все родные его отцы. И не выросло ничего На бифштекса кровящей ране. Это я кромсаю его В разухабистом ресторане, Где ухой от заморских тун Шатко выстелен пол пологий. Околеет совесть-шатун Вдалеке от пустой берлоги. 3 Мой ангел сизый, голубь сизый, почтовый... скорый... электричка, ведь у тебя была сестричка: горячий ком кровавой слизи... 4 Мой голубь сизый, почтовый, скорый Глядит на землю небесным взором, Перелетая державу ту, Где Волга впадает в кому и нищету, А в Каспийское (о чем не писал Расин) Закачивают керосин. 5 Смотрит сизокрылый мой Из-за облака домой. Сквозь протекший потолок Видит клок семейных склок Видит маму, видит папу, Видит: кошка лижет лапу - Это значит: будут гости Веселей, чем на погосте. Это - пойло, это - жрачка, Это - "винт", а тут заначка. Это вовсе не "гестапо" Убивает маму с папой. P.S. Я кружусь в танце, в большом хороводе со своими нерожденными детьми...
* * *Писчая жизни, измаранная напрасно, По электронной почте играет в ящик С адресами друзей хороших и разных В полном отсутствии настоящих. Это итоги моих сорока с лишним: Волею Божьей, переселенцы мы Знаем: хандрить на Востоке Ближнем Лучше, чем небо коптить в Освенциме. Ни кола, ни двора, за душой ни копейки. Зеркало выглядит средоточьем Сточного возраста. За меня допей-ка Чашу дерьма, наш Небесный Отчим. Дай мне силы жить тяжело и грешно, Груз моих забот умножая втрое, Дай увидеть мир твой кромешный, внешний - Он, как внутренний, мой, для руин построен. Жизнь заклинена вновь перелетным клином. Я перо уроню не в своей отчизне. Творческий путь показался длинным: Дольше успеха в творческой жизни. А что до жизни личной - то оказалась лишней. Мама! Вроди-ка меня обратно. В ту же дыру пусть идет Всевышний Ныне и присно. И безвозвратно. РЕКВИЕМ ПО ПИАНИСТУ 1 Кто выдумал тебя, дурная весть, Порвавшая струну арфистки-стервы? Употребляя ржавые консервы, Мы угрожали дирижера съесть. Скрипичный ключ скрипел, корежа нервы, И струнные настроились на месть, И только ты, вальяжный, как рояль, Предпочитая на рожон не лезть, Топтал в сердцах рояльную педаль И неуемно пил, зачем невесть. Stokatto опрокидывал стакан, На время обезвреживая рану, И нотный стан бежал во вражий стан, И пальцы беглые взлетали рьяно. От горьких возлияний затяжных На нет сходило нежное piano, И уводили пьяного буяна Под белы руки двое пристяжных. 2 В гастрольном, безалаберном раю Шуршали по обоям тараканы. Ни их, ни нас не приглашали в Канны. Ты говорил: "Кантату раскрою, Сошью не фрак, а тройку из пике Фортовей, чем с помойки налегке". Но дирижер был в черном сюртуке, И он махнул на нас из горних сфер, Своей волшебной палочкой взмахнул, Чтобы душевной музыки баул Скатился в скверный маргинальный сквер, Где ты блевал и задыхался, силясь Подняться, до скамейки доползти. А у рояля ноги подкосились И сделалось с тобой не по пути. 3 Морозный миг финального аккорда, Тромбон - небритая с похмелья морда - Свое лекарство разливал по флягам. Венки проплыли под пиратским флагом - Вчерашние концертные цветы, И наконец, с небес увидел ты, Что, как невеста, белый и нарядный, Взбежал рояль по клавишам парадной, Ампирные перила теребя, Туда, откуда вынесли тебя... ИМПРОВИЗАЦИЯ Лысина ударника высвечивается из-за гремящих коробок, Она смугла, сиятельна и бугриста. Контрабас колыбельно колышется, как детский гробик Ворсистой ручищей контрабасиста, А пианист колотит свой инструмент По черным и белым его зубам, И рокот вспотевших, усталых гамм Не остановится в нужный момент. А солист сосет мед золотого сосуда Медных мелодий холодные росы. И саксофон уныло повис вопросом Вниз головой под вопросом носа - Пасть разверз от натуги глух. Вынести вечный блюз не хватает сил: Ведь у меня абсолютный слух, И я не знаю, кто его распустил. ПАМЯТИ ДЕДА Одесский дворик делался все скотней, Полста зеленых пахли черной сотней, И Бенин крик: "Отказ, опять отказ!" В сугробе за оградами увяз. Там рыли яму Сарре и Абраму, А их анекдотическую маму В гробу переворачивали матом Старатели, подобные приматам. Мой дед от погребального обряда Отгородился ледяной оградой, Стандартным плоским памятником стал, И памяти мутнеющий кристалл, Его лицо вогнав заподлицо В мир мрамора - овальное кольцо - Стал острием резца в костистой кисти На звездном кладбище шестиконечных истин. МОЙ ФРЕЙД 1 Мой Фрейд в коротеньких штанишках Крадется темным коридором, Взбирается по грязным шторам В клоповник пожелтевшей книжки, Но он вампир иного типа - Питается родильной кровью. Любовью мать его Эдипа Не занимайся со свекровью, Чтоб не разрушить крупный комплекс Пустых окаменелых страхов. Грызи сухой науки "корнфлекс", Себя учением затрахав. 2 Дитя, не корчи из себя осла, Не огорчай родителей, дитя, Докушай кашу манную, кряхтя, Из общего котла природы зла. Природа зла, но общество гуманно, Пока на дне небес густеет манна, Которая один народ спасла В одной из глав бессмертного романа. 3 Женщина женьшеневого свойства Коренится на квадратной кухне В степени немого беспокойства - Но под приступом сердечным рухнет. И отваром, горевым укором Захлебнутся чада-домочадцы, Зарывая в отчей мертвый корень, Чтобы в чужедальние умчаться. 4 Мир сузился и точностью зрачка Отфокусировался в болевую точку. Привет от волчьей ягоды цветочку С могилы безымянного сверчка. 5 И я глотала чачу нищеты, Пока в полупустынных Палестинах Лепила идолов из пластилина, Строгала им сосновые кресты. А ты глотал очередной язык, И полиглотом - о насущном хлебе - Переводил на варварский молебен Мелодии божественных музык. Но не форси затверженным фарси, Подстрочный перевод не очень точен. По-русски это значит - "Аве-отчим! Чачу эту мимо пронеси!"
* * *Застыв, как на случайном снимке, В обнимку у окна стоим. Я - с выраженьем пилигримки, Ты - с неприкаяньем своим. Нам мягко стелит Палестина Дорогу, по которой встарь Бастарда обмотав холстиной, Брела усталая Агарь. Горят огни в прибрежном Яффо, Полуночный прибой похож На бой Давида с Голиафом. Мечеть вонзает ржавый нож В баранью тучу на закланье По вычурную рукоять. И клики чудятся бакланьи, Бакланий голод утолять Вприглядку будем лунной питой. Ущербный бок ее разверст На скатерти небес, покрытой Просыпавшейся солью звезд. Пусть эта соль глаза мне выест В геометрическом краю, Который вряд ли воспою, Куда не за горами выезд.
* * *Мы не сидели в одном окопе И не лежали в одной постели, Просто на дьявольском автостопе Божьими искрами пролетели Мы пролетели над Тель-Авивом, Над средиземной соленой лужей, Над геометрией неуклюжей Улочек в гомоне хлопотливом. Над многоточьем торговых точек, По траектории "жизнь кривая" Мы пролетели, не выбривая Крыш плоскодонных с рядами бочек Мы пролетели, и стало ясно, Что не ходили с эпохой в ногу, А исходили строкой напрасной. Нас не заметили, слава Богу.
* * *Н.Д. Фашистка нежная, душистая Психея! Дыханием Дахау из баллона Вторгаетесь в безвинную трахею Без реверанса, книксена, поклона, Без приглашенья... Офигели, фея? Увеча вечный свой овечий имидж, Шизофренией, паранойей вея, Чтоб от возмездья прикрываться ими ж. Графиня, мне приснились Ваши зубы - Клыки, - и ногти в хищности когтей. Вы, став на четвереньки грубо Кромсали чувства собственных детей И их отцов. С джокондовой улыбкой Классической пейзанки от Пуссена В парах шекспирово-вампирной сцены Туда ползете анакондой гибкой, Где в письменно-лесбийском менуэте Нас ненависть приблизила вплотную. Я к Вам свои анапесты ревную. Мне с Вами тесно на одной планете.
* * *Мы повстречаемся по долгу служб В роскошном Вашем кабинете: Финал альянса будет незаметен Коллегам, и немного неуклюж. Там, где не жаль ни денег, ни сирот, А зеркала ведут себя по-свински, Мой перемазанный помадой рот Привет Вам шлет от Моники Левински. КАВАЛЕРГАРД Его усы нежнее фетра, Он не зациклен ни на ком, Ему под кедром запах ветра В таежных дебрях не знаком. Пока кавалергарду снится Альбома свежая страница И наглый африканец Пушкин, И что в казаческой станице Определили на постой К смешливой вдовушке-толстушке... Но сны беременны подушкой И разродятся пустотой. ПОМИНАЛЬНОЕ РОНДОИрине Юрьевой...И ничего не изменилось в мире: Все тот же пыльный пальмовый пейзаж... Куда б душа не совершала хадж, Молчанием ее покой уважь, Оставив запоздалый панегирик. Она была живой, тянулась к лире, Была стаффажем книжных распродаж. Но книжной жизни опустел стеллаж - И ничего не изменилось в Ире. В чужом углу, а не в прямом эфире, Отматывая неурядиц стаж И отжимая перегара гири, Куражилась, когда входила в раж - Но растворилась тише, чем мираж. И ничего не изменилось в мире...
* * *В начале июня возле Ган ха-ира, Где на марьяжных куклах кружева, Я встретила знакомых. "Как там Ира?" - Спросили. Я ответила: "Жива". Что солгала, узнала через месяц: Сквозь зуммер и помех колокола Мне голосом чужим прокаркал меседж, Что месяц, как Ирина умерла. А в память лезет лишнее, пустое, Осколки скользких, колющих обид, Порочных дружб непрочные устои, Страстей самоубийственный кульбит. Кольцо из несерьезного металла, Немодные курьезные очки И ритм стихов, которые читала... Сейчас уже не помню ни строки.
* * *Последний сон, ты не из ада ль? В гроб оцинкована кровать. Слетелись ангелы на падаль Зрачков осколки поклевать. Они поужинают зреньем - Прозрев к утру. Подавятся стихотвореньем, Когда умру.
* * *Северяне рисуют лед, А южане рисуют пот. Потом кисти коснусь воды, Акварели растают льды. Обложите мне душу льдом. Загоняет меня в дурдом Этот июнь, а быть может, июль. Ни микстур тебе, ни пилюль, Ни покрышки тебе, ни дна. Лишь жирует жара одна.
* * *Крамольные поэмы Окончены до срока. Они глухи и немы, А мужество пророка Оборвалось на слове... И, как в печальной сказке, Все дружбы и любови, Мечтая о развязке, Сыграли non finita. Их дальше не прожить В кольце из эбонита По беличьи кружить - Крушить, колесоваться, В пророки не соваться.
* * *О, Рамат-Авив Ароматных фиф, Где научный дуx, Как фурункул вспух, Где ученья свет - Университет К вечеру погас; Круглолобый класс, Презирая нас, Впал в глухой снобизм У чугунных призм, Чей крутой дизайн Оставляет след... А профессор Зайн Протянул минет, Словно бутерброд, Аспирантке Бэт В двуязычный рот.
* * *Кривая, узкая она - Строка ворованного смысла Веревкой порванной повисла На верткой шее хвастуна. Уже ли казнь отменена? Ответ короче коромысла: Остатки смысла мышь погрызла. Просты повадки грызуна. А время разметало клочья. Бессонной суицидной ночью Глядишь без зрения и света, И нечего отдать в печать. Обрывки можно завещать Творцу Новейшего Завета.
* * *Ах, птица Тройка, ишь закуковала Внутри овоида, яичного овала, Считать года, взлетая налегке, И досчиталась до безликих сфер, Где все разложено по маленьким гробам, В которых не хватало места нам, В безверии неточных скверных мер Трава горчит на скомканных губах, А в сморщенных глазах разбит фонарь. Кастетом дури по башке ударь - Услышишь гулкий пустотелый взмах, Увидишь теменную темноту, Тяжелую, больную хренотень. Давно проигранный вчерашний день, Куда вошли, как в комнату не ту.
* * *Там, где слепнет искусственный свет, Там, где мерзлый разбитый фонарь, Взрослый бука кромсает букварь, Из которого выхода нет, У которого нет языка, Потому что не буквы, а вой. Словом, воющий голос удвой Там, где памяти слепнет строка.
* * *Я вижу стену и проем окна И занавеску, и дома напротив, И море между крышами и на Его барашках дальний теплоходик. Левее вижу Яффо, как макет. И церковь, где бывал Наполеон, Где пыль полуразрушенных колонн Ложится на продавленный паркет. Я вижу склона каменистый лаз И минаретов каменную стражу, А возле них угадываю даже Паломников, свершающих намаз.
* * *Откупори бутылку, вырви пробку, Налей и мне дешевого вина, И не гляди так жалобно и робко, Мои потери - не твоя вина. Стрелявшим влет знаком унылый прочерк, Чтоб целиться - глаза уже не те. Нам промахи прощальные пророчит Печальный клин в осенней пустоте. Так выпьем, брат, до чертиков, до дури, И окрылено полетим домой. Зажаренной, ощипанной культуре Не пересилить этот путь хромой.
* * *От чувства стада и стыда Не так то просто открестится. Мы стая, мы степные птицы, Нас страх и страсть влекли сюда. Сюда, где тесно на земле И не подать рукой до неба, Где крохи черствого не-хлеба, - Нули и дыры от бублей. Сомкнутых, словно наши дни, Унылых, словно наши песни. А к небу не взлететь, хоть тресни, Хоть дырку в голове проткни.
* * *Мы, открывавшие огонь (Нет, не по женщинам и детям, А нюхая гнилую вонь В злопамятном тысячелетье.) Там, в первобытном тесном смраде, От искры, прыгнувшей упруго, Взвиваясь флагом на параде Для заколдованного круга В животном гаме бессловесном За саблезубыми углами, Плясало мыслевое пламя Шаманом, шамкающим песни.
* * *Парящий над Каиром Ра - Непреходящая жара, "Ура" кричащая с утра Рычащим ёбом, Высасывая мыслей сок, Бросает взгляды на песок. Жуя тоску наискосок, Верблюд рядится небоскребом. Для жадной жажды желтый Нил Своим теченьем изменил Цвета папирусных чернил Над их пирамидальным гробом. Во рту песок скрипит все суше - Так душно, что мечта о душе Не души вдохновит, а туши Вспотевших над небесным нёбом. АКРОТРИПТИХ 1 Можешь ли ты мне ответить на легкий вопрос, Или ответ будет легче вопроса вдвойне? Хочешь покрыть бересту из карельских берез Азбукой истинных слов о Синайской войне, И по болотам в промокших лосинах ступать, Лося спугнуть или цаплю?.. взлетает, крича... Заяц промчался и замерла мертвая гать, Ивы склонились холодную воду хлебать, Вот и тебя занесло в этот лес сгоряча. 2 Может, это светлый ангел, Или демон колченогий? Хоть живет почти в Раю, Ада вовсе не боится, И в пивную ни ногой. Лишь взбирается в бомжатник, Запирает все засовы И стихи про Яффо пишет... Вот и сказочке конец. 3 Меланхолик, сноб своеобразный, Идеал хмельного оптимизма, Хоть и редко, но вздыхает праздный Аромат, где мать его харизма, И напрасное предназначенье - Лишь причина, а точнее повод, Завязать на шее медный провод И придумать свежее значенье Виршу своего разоблаченья. ТАНКИ
* * *На кораблике из газеты Я плыву от ладоней отца К своему некрологу.
* * *Слепой лепил из глины слона. Слон был похож на слона, Вылепленного из глины слепым.
* * *Слепой нарисовал море. Оно было похоже на море, Нарисованное слепым.
* * *Нам было по двадцать. Ты носил меня на руках, Но не удержал.
* * *Под пальмой столько же тени, Сколько в тебе страсти. Не спастись от жары и одиночества.
* * *В замочной скважине глаз, Видящий сначала тебя голым, Потом твой глаз вблизи.
* * *Ребенок упал и заплакал. Старец упал И замолчал навсегда.
* * *Дверь была открыта. Дом посетила смерть И завесила зеркала.
* * *Шпили чужого бога Проткнули сизое небо. Нас осенило осенью.
* * *Верблюд песочного цвета На фоне пирамид из песка. Здесь мы просыпаем свои жизни.
* * *Взгляни, это не страшно: Я написала море Красной гуашью.
* * *Родители ушли. Дочь играет в прятки С собственным страхом.
* * *Ты на мне, Как на вершине снег. Холодно.
* * *Слова перевернулись. Они растут корнями вверх - Скоро засохнут.
* * *На грязном песке Лето тлеет окурком: Закат над морем.
* * *Ливень, падая вверх, Превратился в тучи, Подобные цветущим садам.