На рассказ (впрочем, его иногда называют психологической новеллой – см. [1]) А.Грина «Происшествие в улице Пса» (1909) критики особого внимания не обращают. В нём вроде бы никаких загадок нет. Есть иронический эпиграф в начале; есть гневно-иронический «голос автора» в конце – комментирующий и «ставящий точки над i». Ну, а поскольку рассказ откомментирован «самим автором», то и говорить вроде бы не о чем.
Попробуем всё же порассуждать. Прежде всего, согласно «автору» (и критикам), налицо конфликт между одарённой личностью – и «обывателями». Тут возразить нечего; можно только добавить, что «одарённая личность» психологически близка Грину, что подчёркивается созвучием имён: Александр Гольц – Александр Грин.
Далее, стоит присмотреться к улице Пса – ведь она дала название рассказу. По этой улице ходят зеленщики и тряпичники; ходят пьяные из пивной; ходит «угольщик с огромной корзиной» – всё это люди заземлённые, заземлённых профессий, заземлённого поведения. А вот Александр Гольц – артист балагана, и он покажет представление, пародийное представление.
Да; но только начнётся это представление – без объявления, Гольц даже сам этого не заметит. В сцене разрыва-прощания, произнося какие-то неловкие и неуместные слова, производя неловкие движения и жесты – он ещё не знает, что уже участвует в сцене-пародии, что РАЗРЫВ есть пародия на БРАК.
На брак?! На какой такой брак? Но чуть позже, открывая дверь ресторана, он уже это знает. Имея пистолет и предсмертную записку в кармане, можно не мелочиться. На БРАК В КАНЕ ГАЛИЛЕЙСКОЙ!
И, превращая водку в воду, − то есть, пародируя превращение воды в вино, − он действует совершенно сознательно.
Второе чудо, в хлебопекарне (если следовать версии мясника), труднее поддаётся истолкованию. Первое, что приходит в голову, это евангельский призыв «искусителя» обратить камни в хлебы: «Если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами» (Мтф,4,3). То есть, в данном случае наоборот: хлебы (сухари) делаются камнями, приобретая при этом дополнительный вес. Но тогда чашка с сухарями-камнями должна была бы опуститься вниз, а этого не происходит.
Правильную интерпретацию можно построить на основе другого евангельского эпизода – о чудесном насыщении (Мтф,14,19-21): «И велел народу возлечь на траву и, взяв пять хлебов и две рыбы, воззрел на небо, благословил и преломив дал хлебы ученикам, а ученики – народу. И ели все и насытились; и набрали оставшихся кусков двенадцать коробов полных; А евших было около пяти тысяч человек, кроме женщин и детей». То есть, в нашем случае, фунтовая гиря на чашке весов превращается чудесным образом в гирю многопудовую, способную уравновесить огромное количество «хлебов», потребное для насыщения пяти тысяч человек, «кроме женщин и детей». Вот почему эта чашка весов остаётся неколебимо внизу, а другая чашка, с сухарями – соответственно, вверху.
Ну, а третье чудо (с золотой монетой, извлекаемой из яйца) пародирует сказку «Курочка-ряба». Гольц как бы демонстрирует обывателям, что способен творить чудеса не меньшие, чем творятся в христианском каноне и в русских сказках.
Не меньшие, но как бы с обратным знаком. Пародирующее чудо меняет замкнутое пространство на открытое, и наоборот. Эпизод в ресторане (замкнутое пространство) пародирует эпизод под открытым небом Каны Галилейской; эпизоду в хлебопекарне соответствует евангельский эпизод в «пустынном месте»; эпизоду на углу улицы Пса и переулка Слепых соответствует сказочный эпизод в избе. Иными словами, чудеса Гольца противоположны чудесам, на которых обыватели воспитаны (плохо воспитаны) и выросли; противоположны не только в плане моральном, но и в плане организации пространства.
Что Гольц носит шляпу с пером, мы узнаём в сцене разрыва-прощания: «Она повернула лицо к нему и в упор безразличным движением глаз окинула его пестрый галстук, шляпу с пером …». Но что и она носит шляпку с пером, мы узнаём много позже – в сцене его самоубийства: «Светлое перо шляпки, скрывшейся за углом, преследовало его. Он нажал спуск». Стало быть, они оба – с перьями. Несколько странная парность. Странная, но не единственная. Приведём список парностей, или – выражаясь несколько иначе – удвоений:
- в рассказе даны два топографических наименования: улица Пса и переулок Слепых (после прощания с Гольцем она свернула за угол; не в переулок ли Слепых?);
- она купила второй зонтик;
- своими чудесами Гольц пародирует два культурных слоя: религиозный (то есть, официальный) и фольклорно-сказочный (неофициальный: «народный». Иными словами, пародируются все основы жизни обывателей);
- и Гольц, и его возлюбленная носят шляпы с перьями;
- существуют два свидетеля происшествия: историк и мясник;
- над трупом Гольца произносятся две «надгробные речи».
Проанализируем топографические наименования. Если предположить, что бывшая возлюбленная Гольца свернула именно в переулок Слепых, то это можно интерпретировать следующим образом: порвав с Гольцем (то есть, «проявив слепоту сердца»), она отправляется в переулок Слепых. Больше того: можно даже установить смысловую связь между названиями Слепых и Пса. Для этого достаточно предположить, что Пёс в названии улицы есть пёс-поводырь. Тогда напрашивается такая интерпретация: идя по улице Пса во главе толпы обывателей, Гольц играет роль пса-поводыря слепых. Любопытно, что и толпа обывателей за спиной Гольца уподобляется стае собак: «Истерическое любопытство, разбавленное темным испугом непонимания, тянуло их по пятам, как стаю собак». Видимо, слово «Пса», содержащееся в заголовке, индуцирует сходный образ в основном тексте.
По рассказу разбросаны штрихи, по которым судя, можно назвать его антихристианским. Во-первых, два из трёх чудес Гольца явно пародируют чудеса евангельские. Во-вторых, в рассказе даётся нелестная характеристика некоторым горожанам: «Некоторые набожно вспоминали черта; маленькие мозги их, запуганные всей жизнью, отказывались дать объяснение, не связанное с преисподней». В-третьих, стоит присмотреться к тому, как «я»-повествователь делает выбор одной из двух версий.
Историк (со слов которого записал я все выше- и нижеизложенное) с момента выхода Гольца на улицу сильно противоречит показаниям мясника.
Мясник утверждал, что странный молодой человек направился в хлебопекарню и спросил фунт сухарей. Историк, имени которого я не назову по его просьбе, но лицо, во всяком случае, более почтенное, чем какой-то мясник, божится, что он стал торговать яйца у старухи на углу улицы Пса и переулка Слепых.
Противоречие это, однако, не вносит существенного изменения в смысл происшедшего, и потому я останавливаюсь на хлебопекарне.
Что же получается? Историк – «лицо … более почтенное, чем какой-то мясник», но предпочтение отдаётся версии мясника. Почему же? Да потому, что историк божится. В чём божится, в том ему веры нет.
В-четвёртых, самоубийство решительно осуждается христианством. Совершаемое публично, оно становится дерзким вызовом «обществу» (всё той же толпе обывателей) «и его идеалам». «На миру и смерть красна», − говорит пословица. Но старая пословица не имела в виду ни такого «мира», ни такой смерти. Не о пословице здесь надо говорить, а о «Постороннем» Альбера Камю. Ибо, как это ни странно, Гольц оказывается предшественником Мерсо:
Для полного завершения моей судьбы, для того, чтобы я почувствовал себя менее одиноким, мне остается пожелать только одного: пусть в день моей казни соберется много зрителей и пусть они встретят меня криками ненависти.
Такая смерть тоже «красна», если уж ничего другого не остаётся.
Итак, эти штрихи, эта пародийная – в адрес Евангелия – направленность чудес Гольца, – всё это позволяет назвать рассказ Грина антихристианским. Другое дело, что антихристианская направленность рассказа не выставляется напоказ; она подлежит обнаружению и «выводу на чистую воду».
Да, но во имя чего всё это делается? И что означают заключительные слова рассказа:
И, подобно тому, как в деревянном строении затаптывают тлеющую спичку, гасили в себе мысль: «А может быть... может быть − ему было нужно что-нибудь еще?»
Что это за «что-нибудь ещё», которого, может быть, не хватало Гольцу?
Конечно, речь здесь идёт о возвышенной, «гриновской» любви − той любви, которую Грин ещё не научился изображать, она появится позже – например, в «Алых парусах». Той «гриновской» любви, без которой Александр Гольц не соглашался жить, − а «мир» без неё прекрасно обходился.
Литература:
Сергеева Наталья , Безумный Эдгар и Безумный Александр; Сравнительная характеристика новелл Эдгара По и А.С.Грина. http://frgf.utmn.ru/last/No11/text18.htm
А.С.Грин, Происшествие в улице Пса, с.284 – 288 // А. Грин, Блистающий мир. Алые паруса. Рассказы. Верхне-Волжское книжное изд-во, Ярославль 1982.