Александр Лайко


        

Октябрь уж наступил...

Как низко чайник наклонен над плоскостью стола, И китайчонок Ли ведет понурого вола, И на фарфоре голубом колеблется тростник... Откуда-то из-за Невы неясный звук возник. Октябрь уж наступил, и лед - на луже во дворе, Лицо хозяйки самовар морочит в серебре; В столовой сумрак, жар печей и небольшой угар, И долго стонет и дрожит часов сухой удар. Откушает мужчина чай и отшвырнет шлафрок, И затрещит автомобиль, и закричит рожок. Хлопки мятущейся пальбы летят издалека - Когда приходит к власти смерть, то эта власть крепка. По убиенным на Руси не принято тужить, И даже китайчонок Ли пойдет ЧК служить. Хозяйка разливает чай, красива и смугла, И низко чайник наклонен над плоскостью стола.
***
Как не было. А мальчик был. Сосед. И в Телеграфном жил когда-то, И бьют колокола у Стратилата, И Сретенка к Трубе спешит покато, И вот пустая будка автомата, Но, знаю, не ответит абонент. Как не было. Совсем немного лет Мое отсутствие в Москве продлилось, Но как она просела, изменилась. Неужто Кировская мне приснилась? Ну так, Мясницкая, скажи на милость, Где он? Его и на Покровке нет. Жизнь прожита, похожая на бред, - Литавры, трубы, запах коммуналки, И девочки в капроне - комсомолки - Все фартучки, косички, банты, челки - Ни дать, ни взять - такие богомолки, И в небеси еси вождя портрет. Как не было. И не найду я след. Отчалила харонова фелюга, И тополиная слепая вьюга Сокрыла Чистый пруд, трамвай у круга, Фигуру бронзового драматурга И цветом белым застит белый свет.

Берлинский автобус

Автобус номер сто пересечет Берлин - Маршрут от Запада (от Zoo) до Востока - Мелькнет Курфюрстендамм, где молодой Набоков Велопрогулками лелеял дар и сплин; Минуется Потсдамерплац, затем рейхстаг. Ловлю себя на том, что снова жду Покровку, Сойти у скверика, но эту остановку Я здесь ищу-свищу - не отыщу никак. Но отыскал кафе, точнее пыль и прах, Там, где витийствовал и буйствовал Бугаев - Тургенева ушла, его пасла другая, Умчавшаяся с ним в Москву на всех парах. В том городе с тобой о строчках разговор Мы давеча вели до смены декораций - До иерусалимских сосен и акаций, Берлинской стенки и стены альпийских гор. По прошлому блукать, скажи, какой резон? И прощевай, мой град - лубянная столица... Была да сгинула. А это что за лица? Эпоха кончилась. Открыт другой сезон. Возможно бархатный. Но холод так же лют. Движение, mein Herz! Ты в хедере со шваброй, Я в Deutsche Schule с ней... Так вверх штандарты как бы! Словесности родной из-за бугра салют. Вчера раскладывал, как двинуться к тебе - Пусть нынче дороги и дроги, и дороги! - Чтоб снова поболтать о строфике и слоге, Ну и насчет цезуры на второй стопе. А ветер вечности, увы, сильней сквозит, С германским путаясь, в салон влетает, И в дреме транспортной жизнь, как пространство, тает, Затвердевает таханою мерказит.

Крыжовник

Конечно, разговор обычно пуст. Ну что там? Чаще о погоде - То о жаре, то о прохладе, Похоже на общенье вроде, Но более на недержанье уст. Намедни педик, местный златоуст, В бабско-бретелечном наряде Вещал с экрана о свободе, А с ним, нет, с ней балакал дядя, Опасливо дивясь на мощный бюст. Затем был пастор и какой-то хлюст, Беседа шла о Божьем граде И о берлинском love-параде, Что он открыт и, Бога ради, Связь эту предрекали Фрейд и Пруст. Конечно, разговор обычно пуст. Ну что там? Чаще о погоде - То о жаре, то о прохладе, То во саду ли, в огороде Крыжовника неопалимый куст.

    
    

Объявления: