Михаил Красиков

"И НЕУЖЕЛИ ХВАТИТ ДУХУ?.."

(К 85-летию Марлены Рахлиной)


     Она закляла свою судьбу, написав бессмертные строки:
    И неужели хватит духу
    у злой судьбы, у бытия
    убить счастливую старуху,
    которой завтра стану я?
    
Процитированное стихотворение "Все будет завтра…", превратившееся благодаря композитору Ларисе Критской и певице Елене Камбуровой в песню, переворачивающую все твое существо, казалось, было вызовом самой природе, всему миропорядку:
     
    И неужели хватит духу…

    Смерть, действительно, долго не решалась…
    Умерла М.Д.Рахлина 5 июня 2010 года. Дата скорбная, но ведь это канун дня рождения Пушкина, боготворимого Марленой. Есть в этой дате знак свыше, подарок и милость: ведь Рахлина была настоящим поэтом, поэтом милостью Божьей.
    Вспоминая Марлену, сразу же видишь ее улыбку – совершенно особенную, обескураживающе длительную, словно незаходящее солнце. Наверное, так она улыбалась следователям КГБ в ответ на их запугивания, и красноречие доблестных мужей таяло на глазах. Наверняка так она улыбалась и глядящим на нее вприщур преступникам – ворам, убийцам, преподавая им много лет российскую словесность, рассказывая – Бог ты мой! – о душевных муках Татьяны Лариной и мечтах "тургеневских девушек".
    В этой улыбке было столько доброты, любви к окружающим, что, казалось, все темное и злое в тебе и вокруг просто мгновенно испарялось. Это была улыбка ребенка ("никогда не вырасти // и не стать мне взрослой"), безоглядно доверяющего всем дядям и тетям, знающего: все люди добры!
    Помню, в самом начале 90-х я пришел к ней домой и с порога услышал: "Я Вас сейчас буду кормить!" – на что невольно процитировал классика: "Сначала накормите человека, а потом спрашивайте с него нравственность". Марлена тут же парировала: "А я Вас покормлю и нравственности спрашивать не буду…"
    Она умела и любила быть Марфой (хоть и называла быт своим "убийцей"):
    Я стану трудиться: водицы налью,
    я дров наколю, потеплей натоплю,
    и солью насущной – твой хлеб посолю:
    все это тебе, вместо слова "люблю".

    В ответ на реплику о необходимости борьбы со злом она могла по-женски и по-матерински негромко, кротко, но внятно сказать:
    А я Вам дам напиться из колодца,
    любовь и нежность – тоже ремесло.

    Но она же с молодых лет знала и ценила и свое предназначение – быть Марией, той самой, которую, как известно, Иисус предпочел заботливой и хлопотливой Марфе. Марлена прекрасно себя чувствовала "единой в двух лицах" – Марии и Марфы, потому что и в той, и в другой была "одна любовь – и больше ничего".
    Стихотворение "Одна любовь" – ключевое для понимания поэтического характера и дара Марлены Рахлиной. Борис Чичибабин справедливо назвал это произведение "программой всей жизни поэта" и с завистью отметил: "…всегда жалею, что его написал не я". Человеческое и творческое кредо автора здесь выражено бесхитростно, но точно:

     Кому что надо и кому что мило:
    вам – драться, им – ломать, а мне – любить.

    Однако эта любовь не означала благостности и всепрощения. Не только "вам (друзьям. – М.К.) драться" – но и: "А все-таки я вам (врагам, то бишь властям – М.К.) врезала! <…> А все-таки я вам вмазала!" – в стихотворении 1983 г. "Мой праздник", с эпиграфом: "Узнав об опубликовании "Стихов Алтуняну" в 36-м номере "Континента". Как-то это далековато от христианского смирения…
    Да, она была воительницей Света, а если сказать менее пафосно – этакой бесшабашной Пеппи Длинный Чулок.
    Рахлина – поэт тревожной совести, острейшего (неостывающего!) чувства стыда:
     
    Так, унижением согревшись,
    в кармане тискаешь и мнешь
    свой стыд, и боль, и гнев созревший
    в кулак ли, в фигу ль – не поймешь!
     
    Как и Б.Чичибабин, написавший "Посмертную благодарность А.А.Галичу", М.Рахлина также сказала свое благодарственное слово Поэту, без которого
     
    В любом городке и в любую погоду
    любого, но семидесятого года
    нам был бы конец и позор,
    нам было б так срамно, и горько, и тошно…
     
    Галичем была "наша честь спасена". И А.Д.Сахаровым, без которого "в стране у нас так грязно, // так непристойна жизнь", и В.Гроссманом, прочитав повесть которого "Все течет", нельзя не ужаснуться – нет, не тому, что описывает автор, а тому, как мы жили и живем:
     
    "Чудовище с зелеными глазами" –
    вот какова сегодня наша совесть,
    и без конца и края льется повесть
    о преступленьях – ваших и моих.
     
    Ведь жили мы! И пели! И плясали!
    Как все, мы жили, радуясь и ссорясь,
    детей рожая, к лекциям готовясь,
    трудясь, "соображая на троих"…
     
    Ах, стыдно! Сердце рвется от стыда,
    и не отмыться больше никогда!
     

Но нашу честь спасала и она, скромная учительница литературы из провинциального Харькова, писавшая беспощадные, исполненные боли, гнева, сарказма и презрения – и к себе, и к другим – строки:


     Ведь что вытворяли! И кровь отворяли,
    и смачно втыкали под ногти иглу…
    Кого выдворяли, кого водворяли…
    А мы все сидим, как сидели, в углу.
     
    Любезная жизнь! Ненаглядные чада!
    Бесценные клетки! Родные гроши!
    И нету искусства – и ладно, не надо!
    И нету души – проживем без души!
    ………………………………………
    Пейзаж моей Родины неувядаем:
    багровое знамя, да пламя, да дым,
    а мы все сидим, все сидим, все гадаем,
    что завтра отнимут? А мы – отдадим!

    Написанное в 1975 году, в эпоху "расцвета застоя" и методичной борьбы с диссидентами (а Марлену связывали давние дружеские узы с людьми, не скрывавшими своего инакомыслия и пострадавшими за него – Ларисой Богораз, Юлием Даниэлем, Борисом Чичибабиным, Генрихом Алтуняном…), это стихотворение, несомненно, является классикой гражданской лирики XX столетия. И актом героизма автора: ведь это стихотворение-поступок! Трижды прав Борис Чичибабин, говоря в предисловии к книге М.Рахлиной "Надежда сильнее меня" (1990), что такие строки могут быть предъявлены в качестве оправдательного документа о времени, свидетельствуя, что "и в это малопочтенное время существовали совесть, честь и благородство".
    Увы, как и положено классическому тексту, он не устарел и сегодня: нет уже "багрового знамени", но разве не убийственная ирония Истории в том, кого мы "водворяем" "на царство", и разве мы, в большинстве своем рабы "бесценных клеток", не сидим по углам и гадаем – "что завтра отнимут? А мы – отдадим!"? И ведь отдаем же, и чуть ли не "спасибо" кричим вдогонку!..
    А вот Рахлина с "гражданином начальником" ("Поэт и гражданин начальник") не церемонилась – просто его не боялась. В стихотворении "Не верь, не бойся, не проси!" Марлена вообще им… командует:
     
    В ряды, охранители, стройся,
    сминая меня, как траву…
    "Не верь, не проси и не бойся!" –
    И так я доныне живу.

    Ее внутренняя свобода не регламентировалась внешними предписаниями, ее феноменальное бесстрашие коренилось в глубоком чувстве нравственной правоты, а, значит, в неизбежном наступлении – рано или поздно – исторической справедливости:


     Ведь это мы, а не они,
    даем народу хлеб и воду
    любви, искусства и свободы,
    ведь это мы, а не они,
    решаем, ведро или слякоть,
    смеяться людям или плакать.
     
    Ведь это мы, из наших  комнат!
    Ведь это нас с любовью вспомнит
    народ в предбудущие дни!

    И ведь как угадала: не в будущие, а в "предбудущие" дни – то есть сегодня!
    Четкое противопоставление (и противостояние!) МЫ (Порядочные Люди) и ОНИ (Люди Власти) – лейтмотив всех "политических" стихов Марлены, наиболее ярко выраженный в процитированном только что стихотворении, посвященном ее любимому другу Лешке Пугачеву – барду, актеру, художнику, неунывающему человеку. С каким удовольствием в стихотворном послании "Борису Чичибабину" Марлена, прекрасный знаток русского языка, употребляет слобожанский украинизм, просторечное "ихний" – вместо орфографически стерильного "их", в одном этом слове являя "кило презрения" (ее любимое выраженьице) к "сильным мира сего":
     
    Дворцы и тюрьмы, города и веси,
    все ихнее величье и почет, –
    одна твоя бумажка перевесит,
    дух освежит, от духоты спасет.

    Совсем не случайно уже в 1990-е произошла творческая встреча Марлены Рахлиной с мощной поэзией самого вольнолюбивого украинского поэта второй половины XX века Васыля Стуса: за короткий период Марлена перевела (и как перевела!) его книгу "Золотокоса красуня", а "лебединой песней" ее стал перевод книги Стуса "Палімпсести". Без известного равенства душ, темпераментов и талантов такой перевод невозможен!
    Обращаясь к "милому брату" Борису Чичибабину, М.Рахлина написала:
     
    …за твой глоток шального кислорода –
    в стране моей свободу отдают.
         
    Но тем же "шальным кислородом" дышала и она сама. И ее стихи именно так и воспринимались (и воспринимаются до сих пор!) – как глоток чистого воздуха – читателями и слушателями, испытывающими "кислородное голодание".
    "Бугор осторожности" у Марлены явно был недоразвит. Помню, как в мае 1985 года, во время первой нашей встречи, она довольно громко рассказывала в людном переходе метро: "Внук пришел из школы и говорит: “А знаешь, что означают концы галстука? Левый – октябрята, правый – комсомол, а партия у нас вот где!" И она от души выразительно похлопала себя сзади по шее. При последних словах проходящие мимо невольно косились, некоторые улыбались.
    Казалось, Марлена легко несла бремя двойного имени, данного родителями-коммунистами, впоследствии, разумеется, пострадавшими и из-за Маркса, и из-за Ленина – мечтателей, как никто другой, помешавших людям жить так, как они хотели (что справедливо отметил Горький, правда, со знаком "плюс").
    Удивительна интонация всех ее стихов: в ней нет ничего нарочитого – человек словно случайно говорит в рифму, просто озвучивая поток мыслей. Естественность ее стихов – сверхъестественна. Никакой "сделанности", а уж тем более – "заданности", – просто разговор по душам. Но при этом – никакой болтовни! Даже самые длинные стихи ее – лаконичны. Словам – тесно, мыслям – просторно, а бьющей через край жизни в них столько, что стирается "демаркационная линия", отделяющая Искусство (вещь условную) от Бытия (феномена безусловного), сметающего своим потоком человеческие "придумки".
    И в искусстве, и в жизни ей ничего не хотелось "раскладывать по полочкам": "из всего, что есть жизнь, я бы изумительный // винегрет // непременно соорудила".
    Поэзия Марлены Рахлиной – жизнь без берегов. Может быть, потому, что в самом авторе был преизбыток жизни:
     
    Живу – не надышусь, не насмеюсь,
    не наживусь. Живу и не старею.

     А вот обращение к самым близким людям:
     
    Живу – до смерти: вот и весь мой сказ!
    А раньше смерти не помру, поверьте…
    Живу! И даже в мой последний час
    я отверну глаза свои от смерти
    и буду пялиться – на вас, на вас!
     
    Жизнь она ощущала как непрерывный праздник, и сама была человеком праздничным. Замечателен ее неологизм в стихотворении "Памяти Андрея Дмитриевича Сахарова":
     
    Ах, без него в стране у нас так грязно,
    так непристойна жизнь – и кто теперь
    спасет ее, отчистит и запразднит?
    Откупорит окно? Откроет дверь?
     
    Без нее тоже – кто нашу жизнь  запразднит?

    Живая человеческая душа, трепетная и чуткая ко всему на свете, привлекает прежде всего в поэзии М.Рахлиной.
    "И живу, счастливая…" – называется одно из ее главных стихотворений. Трудно понять, в чем секрет этой легкости, этого счастья, которое сродни блаженству святых или юродивых:
     
    Как легко я дуриком,
    дурочкой живу я,
    пряча в горле горя ком,
    рану ножевую.
     
    Я привычным лепетом
    это прикрываю,
    щи хлебаю лаптем,
    дегтем запиваю.
     
    Все равно, счастливою
    родилась – и буду!
    Слезы, словно сливы, я
    выроню – забуду.
     
    И живу, красивая,
    и живу, счастливая,
    по морю, как по суху,
    У Христа за пазухой!

    Права Инна Захарова, замечая в послесловии к книге М.Рахлиной "Чаша" (2001): "…поэт пишет, что был счастлив, и в это веришь, несмотря на то, что в книге так много горя, одиночества, боли и даже отчаяния. Счастье – это дар, гораздо более редкий, чем талант".
    Счастлива Марлена была еще и тем, что однажды ее озарило Слово, жар и притягательность которого она ощущала постоянно, зная:
     
    …и силою владеет – только Слово,
    и чудеса свершает – только Слово
    на нашем бедном жизненном кругу.

    Поэтому-то и взвешивала каждое свое слово на весах поточнее аптекарских, прежде чем пустить его "в люди". Тщеславие никаким боком из нее не вылезало. А уж зависти к кому-либо у Марлены никогда не было и в помине.
    Верная себе, Рахлина написала (за много лет до смерти) "Проект автоэпитафии":
    Не желаю знать о беде!
    Не встречала ее нигде…
    Я хочу, чтоб мой легкий нрав
    Завсегда оставался прав!
    <…>
    Я хочу, на старости лет,
    только светлый оставить след,
    перед смертью – и на века
    вам хочу свалять дурака.

    Будем же радостно и светло вспоминать человека, любившего "только светлое Слово // и только сердечную связь", заражавшего не просто жизнелюбием, энергией и оптимизмом, но верой в то, что счастье – неотъемлемое свойство Бытия.
    Нет, не хватит духу у "злой судьбы" убить счастливую Марлену!





оглавление номера    все номера журнала "22"    Тель-Авивский клуб литераторов







Объявления: