* * * Бессильней, чем травы дрожащий локон, пугливый свет. Уходит жизнь, как поезд мимо окон - мест больше нет. В разброде чувств, как молния мгновенном, в живом кольце, куда, блуждая по слепым вселенным, придти в конце? Там в тишине, забытой и нездешней, в саду пустом, висит туман над сломанной скворешней часу в шестом. И дремлет пруд, как молодость белея, а за спиной в сырой траве сплетается аллея одна с одной.* * * Высохшая, тощая, как палка, с вековечной скорбью на лице, ты стоишь, как старая гадалка, женщина в потертом пальтеце. В сторону глаза свои скосила, плотно сжался тонкогубый рот. Неужели есть такая сила, что тебя от вечности спасет? Тишина. Лениво шевельнулась тень на листьях, цвета янтаря. Может там, откуда ты вернулась, все еще дымят концлагеря? Может быть, твоих сестер и братьев топят там, как бешеных собак, и клинок с неистовым проклятьем над тобой заносит гайдамак? Мир ли светлый впереди ты видишь или сына обгорелый труп? Твой картавый, полумертвый идиш, как слюна, соскальзывает с губ.* * * Я поколение настиг в бензиновом чаду. Нес заплетавшийся язык все ту же ерунду. Был жар, как в доменной печи, и я не знаю как, но водку с привкусом мочи здесь пили натощак. Кто все оставил за бортом и все пустил ко дну: аптеку, кладбище, роддом и бывшую страну. А те тенистые дворы, где я гулял весной, теперь далекие миры в Галактике иной. * * * Висят листы опустошенно... Что им осталось: месяц, два? А наклонившаяся крона, как человечья голова. Я созерцаю профиль странный, черты тяжелого лица. Хочу постичь я деревянный закон, стучащийся в сердца. И, как в Евангелье калека, с безумной верой в волшебство прошу у богочеловека прикосновения его. * * * Так исчезло мое поколенье, расползлось, как прогнившая ткань. Словно Третье стоит отделенье, наша хмурая Тьмутаракань... Только ветер в кустах шевелится, бормоча всякий вздор, как старик, и секунду какую-то длится полуночный разбойничий крик. И с великой планеты Разлуки, из утробы ее ледяной, привидения, тени и звуки, прилетают для встречи со мной. * * * Нас крестила перестройка люто, погружая каждого во тьму, и осколки страшного салюта догоняли всех по одному. И острее запаха помойки, нищеты, что над землей летел, был угрюмый воздух перестройки, сладкий дух непогребенных тел. А свободы едкая отрава все мутила головы, как хмель, и лежала мертвая держава, как в прорехах грязная постель. * * * Лампочка коптит, как папироса. Кашляя и бормоча под нос, Явится ко мне тоска без спроса, Как свидетель важный на допрос. И она же, главная истица, Тычет пальцем сморщенным, худым - Отчего посмел я насладиться Счастьем, когда был я молодым. Мать-тоска, неправедно ты судишь, Тонкую плетя интриги сеть. Радость сердца больше не разбудишь, Даже если очень захотеть. Не забьется жарко и влюбленно На закате праздничного дня. Заявляю - это незаконно, В радости подозревать меня. * * * В этом тихом движении вбок мое место на самом краю, чтоб начищенный чей-то сапог не споткнулся о душу мою. Но скрипят и скрипят сапоги, длится ночи глухая возня, потому что не видно ни зги и на шаг от тебя и меня. Вот я предал, и стало легко, и чужая земля под ногой. Это где-то во мне, глубоко, тяжело шевельнулся другой.