(Об Ольге Бешенковской - поэте, публицисте, эссеисте)
Она вошла в блестящую плеяду петербургских поэтов в эпоху социалистического безвременья и разделила горькую судьбу многих из них. Вехи жизней талантливых людей той поры ужасающе одинаковы: гонения на родине, изгнание, смерть на чужбине.
Именно об этом я подумал, получив известие о кончине Ольги Бешенковской. Она умерла в начале сентября этого года, после тяжелой болезни, в Штутгарте, в Германии, вдалеке от столь любимого и ненавидимого ею города, где хлебнула всего вдосталь: житейской нужды, лишений и где вместе с тем родился и возмужал ее поэтический талант. Впрочем, о нем знали немногие. До 1985 года - лишь читатели самиздата. Российские журналы печатать ее стихи не хотели, а за границей публиковать свои произведения она не считала нужным.
Только в годы "перестройки" пришла к ней известность. Остались позади те времена, когда выпускница факультета журналистики Ленинградского университета из-за своей "неблагонадежности" и наличия пятой графы стала безработной и в конце концов была вынуждена работать кочегаром в котельной. По стечению обстоятельств эта котельная отапливала дом, в котором родился Осип Мандельштам.
И все же в начале 90-х член Союза писателей СССР и Союза писателей Санкт-Петербурга Ольга Юрьевна Бешенковская эмигрировала из России в Германию. Там она продолжила плодотворную работу на ниве русской поэзии и публицистики. Впрочем, не только русской.
То, что Ольга Бешенковская стала членом Союза писателей СССР, в общем, неудивительно. А вот то, что ее приняли в Союз писателей Германии, поистине вызывает восхищение. Четыре ее поэтических сборника написаны на немецком языке. Немного найдется литераторов-эмигрантов, сумевших настолько проникнуть в глубины языка страны проживания, чтобы создавать на этом языке поэтические произведения. Ольга Бешенковская смогла.
В различных периодических изданиях Германии, России, Украины и Франции публиковались ее стихи и проза на русском и немецком языках. Филигранное мастерство дало возможность поэту выразить в своих произведениях многообразие человеческих чувств, боль и сострадание к людям. В них всегда ощутимы нравственная чистота автора и его несломленная гордость.
В Израиле имя Бешенковской известно, к сожалению, немногим. Задача этой публикации - познакомить с ее творчеством любителей русской поэзии в нашей стране.
Некоторые из стихов, которые предлагаются вниманию читателей, написаны в те времена, когда Ольга Юрьевна, вкупе с собратьями по музе и судьбе, придумала и выпускала самиздатовский литературно-художественный журнал "Топка" - орган Творческого Объединения Пресловутых Котельных Авторов.
Есть и произведения, посвященные Израилю. В них - любовь к нашему народу, размышления о его нелегкой судьбе.
Ольга Бешенковская
* * *
В поголовно счастливой огромной стране,
Максимально приближенной к раю,
Я отравленной речкой в глухой стороне
Незаметно для всех умираю.
Зарываюсь в песок, никого не кляня,
Ибо нет персонально виновных:
Все вы дружно отходы сливали в меня
И плевали из кресел сановных.
Сын мой, внук мой, потомок, пустое меля,
Загляни, как в генезис, в природу:
Ты раздвинешь осоку, увидишь меня
И войдешь в мою мертвую воду...
Осторожней ступай: там железо на дне,
Банки-склянки в названиях стертых...
И вздохнешь, и поймешь, как в счастливой стране
Добивала тоска полумертвых...
* * *
То ли ломится бешеный яркий ландшафт,
то и дело меняясь, в стекло ветровое?
То ли фрески Шагала до звона в ушах
разрослись, и смыкаются над головою?
Все возможно под куполом этих небес,
где в прищуре солдата - печаль Авраама,
где пилястрами стройными лепится лес
и однажды в столетье скворчит телеграмма.
Как лиловы оливки и как апельсин
нестерпимо оранжев, на зависть Маньчжурий...
Над слепящим песком - паруса парусин
и араб в неизменном своем абажуре...
Все мы родом из этих горчичных земель,
что являют прообраз и ада, и рая,
где, как в детстве бронхитом, палитровый хмель
и восторг сотворенья... И вот он, Израиль!
Я намокшую прядь поправляю крылом
и не ведаю, сколько веков отмахала...
и венчает картину, мелькнув за стеклом,
смуглый ангел пустыни, патрульный ЦАХАЛа...
* * *
Невнятен мне иврита иероглиф.
Так получилось. Так задумал Бог,
чтоб мы, его разведчики, продрогли
в стране, где сны и звезды, без дорог.
Не заносясь, не праздновали труса,
и не молились идолам чужим.
Он, может, видел в каждом Иисуса,
он, может, этим только что и жил.
Но - разошлись в полпреды и в чекисты,
в ростовщики, в торговцы всем и вся...
И - умер Бог.
Проворный и речистый,
живет народ, по свету колеся.
Растет себе, штудируя науки,
забыв о главной, брошенной в пыли:
что избран был он Господом на муки,
а вовсе не в президиум Земли...
Вот потому и вязнем в бездорожье
(куда ни глянешь - слезы по щеке),
вдруг вспоминая всуе имя Божье
на непонятном вещем языке...
* * *
На зубах скрипел песок,
шла осада.
Не висок, а дух высок
твой, Масада.
Пусть им имя легион,
хватит - Рима.
Желт песок. И желт огонь.
Все - горимо.
Жажду взглядом утолив
в Божье небо,
знали - больше ни олив
и ни хлеба.
Ни надежды на побег,
ни подмоги.
Первый подвиг. Первый век
синагоги.
Обнимите жен, мужи, -
время тризне!
Пусть им наши куражи,
а не жизни!
Лучше гибель, чем клеймо,
что - отрепье...
...Поналипло к нам дерьмо
раболепья.
Не грозит нам дефицит
прохиндеев...
А великий дефицит
Иудеев.
Занесло песком года,
да не стерто.
Даль как желтая звезда
рапростерта.
Не для МИДа, не для вида
фасада -
Золотая пирамида
Масада.
Приходите погордиться,
старея,
Не забывшие традиций,
евреи.
* * *
Не могу отрешиться
от горестной нашей судьбы...
Поднял каменный лев
волевую угрюмую лапу...
Больно плакать и петь.
Бесполезно идти к эскулапу.
Как ты давишь, о Рим...
Мы - варяги твои и рабы.
Что нам радости в том,
что могучи твои колоннады -
Только злее трещат
под классической ношей хребты...
Приходи же, о Рим,
поскорей в неизбежный упадок -
В грязь лицом упади с высоты.
Вот тогда-то и пустим
по кругу певучую чашу.
И расслабим запястья
в наручниках типа "Заря"...
Здравствуй, нищее время,
божественно голое, наше!
Мы явились и жили не зря...