Наум Басовский

ХОЛСТЫ

ХУДОЖНИК

На холстах простой сюжет и подробные детали:
дом - слияние текстур кирпича, стекла и стали,
сад - пленительный разлив солнца, зелени и влаги,
клоун - горькие глаза и лицо белей бумаги.

Не впадая в символизм и загадок в нем не пряча,
пишет он реальный мир - а на свет выходит притча:
прозорливостью маня, достоверностью пугая,
в наши души и глаза смотрит истина нагая.

Не нуждается она ни в какой поддержке словом,
ни слезинки не найти на лице ее суровом,
ибо слезы и слова за холстами он оставил,
ибо каждый холст его - исключение из правил.

Он не портит взгляд и вкус искаженьем форм и цвета;
он умеет это всё, но ему не нужно это:
он приносит на холстах часть того, что в Божьей власти, -
он дарует благодать пониманья и участья.


КИНО

На студии снимается римейк
немого фильма, в цвете и со звуком:
старинный стиль сегодня невдомек
и детям нашим, а тем паче внукам.

Сегодняшние девки в неглиже
идут взамен красавиц волооких,
на всё готовы, кто б ни предложил,
и ковыряться нечего в истоках.

За ними вслед крутые мужики,
сносящие любые перегрузки,
но в прежней ленте попугай Жако
о них не стал бы плакать по-французски.

И лишь один остался, как и был,
вернее, при замене адекватной, -
горбун, игравший в пляжный волейбол,
с большим жабо и в кацавейке ватной.

Вот он и был в кино на высоте,
всем остальным являя превосходство,
поскольку мода есть на красоту -
но нет и быть не может на уродство.

Герои, чем красивей, тем тупей,
так и остались в памяти массивом.
А этот был не слившимся с толпой
и потому особенно красивым.


ПРИЛЕТ

Из Толмачева в Домодедово
почти что пять часов полета,
полночи то есть; а до этого -
три дня нелетная погода.

Тем ожиданьем обессиленный,
на небо не был он в обиде
и, пролетая над Россиею,
молчал, не слышал и не видел.

Посадка. В терминальном здании
по крайности попить водички,
и снова светит ожидание -
рассветной первой электрички.

И вдруг дыхание целебное
ему решенье подсказало:
полз грузовик, развозка хлебная,
из чрева аэровокзала.

- Дружище, подвези до города!
Давай в кабину, да не мешкай:
с горячим хлебом время дорого, -
и одарил его усмешкой.

Ах, как всё это было вовремя -
и хлебный запах, и улыбка!
За час доехали до Ховрина,
и денег взял с него не шибко.

Но шла дорога монотонная,
по недомыслию не спрятав
его квартиры окна темные
среди светящихся квадратов.

И эти окна, с их печалями,
вели к признанию простому,
что торопился он отчаянно
не к дому, а к его фантому…


ЦИРК

Брезентовый шатер на сотни три зевак,
арены яркий круг, софиты и канаты,
рычание зверей и музыки раскаты -
ристалище умов, умений и отваг.

Кто с фокусом таким, что век не разгадать,
кто с мертвою петлёй, а кто с петлёй на шее;
тот ходит по струне, от риска хорошея,
а тот под купол влез и пробует летать.

А на краю ковра стоит печальный мим,
подняв глаза горe, обняв слона за хобот,
и чем печальней он, тем безотказней хохот
восторженных зевак над чудиком - над ним.

Как был в начале смех, так будет и в конце,
но в час, когда луна над городом зажжется,
не львы приснятся им и не канатоходцы,
а горемычный мим в белилах на лице.


УЗЛОВАЯ СТАНЦИЯ

В купе была компания что надо,
коньяк, закуски каждый наметал,
и шумный спор, и хохот до упада, -
и вот те на - от поезда отстал!

На узловой проветриться задумал:
большой вокзал, найдется что-нибудь…
А тут нечистый плюнул или дунул,
и он бездарно перепутал путь.

Порасспросив служителей азартно,
он понял, что попался в переплет:
В любое место можно ехать завтра,
но этот поезд больше не придет.

Как? Почему? Никто не знал ответа.
На первый взгляд, невелика беда.
Но ощущалось как дурная мета,
что вот отстал, и это навсегда.

Кружным путем, конечно, тоже метод,
но что ты отыграешь, баламут?
За это время все уже доедут
и все места в гостинице займут,

и отоварят все свои талоны,
прихватят вожделенный дефицит,
а он болтаться будет по вагонам
и притворяться, что спокойно спит!

Зачем тогда ты просто лез из кожи,
доказывая право быть в кругу?
Зачем с миноискателем исхожен
участок на желанном берегу?

Затем, чтобы застыть на низком старте,
последние сомненья поборов,
рвануться к ленте финишной в азарте
и первым быть в лучах прожекторов!

Хотел? Хотел! Надеялся? По праву:
светила путеводная звезда!
Так что ж тебе сегодня не по нраву?
Ах, да - отстал, и это навсегда.

Не навсегда! Знамение сурово,
и все-таки не поздно до сих пор
за воротник схватить удачу снова,
выказывая силу и напор!..

А может, впрямь пора бы встать в сторонке,
одним усильем воли и души,
решившись, устранить себя из гонки,
где, как всегда, все средства хороши?

Удар по честолюбию и нервам,
зато потом раздолье тишины:
ведь там, где никогда не будешь первым,
второй и сто семнадцатый - равны.


ГОРОДКИ

Мальчик на костылях молча стоит в сторонке
и глядит на друзей, играющих в городки.
Руки его сильней, чем хилые их ручонки,
и глазомер хорош - но бросать не с руки.
Мальчик на костылях в сторонке стоит недаром
и глядит на друзей, ликующих там, в пыли:
любую из их фигур он мог бы одним ударом!
Он знает игру наизусть - да только вот костыли…

Мальчик на костылях учится ежедневно
видеть Господень мир и в горечи, и в красе.
И если горечь сильней, себе объясняет гневно:
они такие, как все, а ты не такой, как все.

И только в закатный час, когда пустырь опустеет,
мальчик на костылях появится вновь на нем,
одну из сложных фигур поставит он, как сумеет,
и вдрызг ее разнесет не битой, а костылем!


В ГОЛИЦЫНЕ

Приехал в гости к старому поэту
его собрат, условно молодой.
Они вели негромкую беседу
под самой крышей, в комнате пустой.

Гуляли на морозе терпеливо,
потом острили про румянец щек
и пили водку местного разлива -
какой-то омерзительный сучок.

И старший прочитал стихотворенье,
не слышанное младшим до поры,
про тот чердак и двадцать три ступени,
ведущие в небесные миры.

Хмель как пришел, так и ушел мгновенно -
трагедия хлестнула, словно плеть.
Столь эти строки были сокровенны,
что им цензуру не преодолеть.

Но старший принимал спокойно это,
а младший думал: все-таки беда,
что никогда им не увидеть света, -
по крайности, при жизни никогда…